Сказки и несказки - [22]

— Значит еще рано, — подумал он и решил ждать дальше.

Останавливало его и то, что глаза ребенка были закрыты. Но вот ребенок превратился в юношу, а стекло по-прежнему показывало лишь ту же яркую звезду. Юноша быстро рос на глазах своего создателя, волненье которого все возрастало. Перед ученым был уже вполне взрослый человек, еще прекраснее, чем был он ребенком и юношей. Но лишь звезда была видна в стекло, и закрыты были глаза человека. Ученый уже сделал движение рукой, чтобы нажать рычаг, но остановился.

— Я слишком волнуюсь, — решил он, — стекло не может обмануть.

Человек делался все прекраснее, и это ослабляло нетерпенье его создателя. Но он боялся упустить момент. Одно время ему казалось, что человек начинает раскрывать глаза, но, вглядевшись пристальнее, он увидел, что ошибся.

Светлый человек был теперь уже совсем возмужалым. Еще минута и опущенный рычаг оставит это чудесное создание великого ума жить на земле среди обыкновенных смертных! Но осколок стекла, которое ученый поминутно приставлял к глазам, не давал ничего, кроме той же лучезарной звезды среди светлой лазури.

Руки ученого дрожали, сердце страшно билось. Он смутно чувствовал, что момент уже пропущен, что бледнеет свет человека, что тело его, оставаясь прекрасным, едва заметно теряет прелесть молодости. Но вместе с этим ощущением страшной неудачи, ученый испытывал какое-то жгучее любопытство. Ему хотелось знать, что будет дальше, во что превратится его создание. На минуту он закрыл глаза, ослепленные беспрерывным светом. Открыв их снова, — он ужаснулся: в роскошных кудрях человека показались блестящие белые нити, которые отливали ярким серебром. Теперь для него было несомненно: человек старел.

Рука ученого сразу ослабела; он уже бессилен был опустить рычаг. Его созданье блекло на его глазах. Тело утрачивало прежний блеск, члены делались вялыми, в волосах появились целые пряди седины. В последний раз взглянул ученый в чудесное стекло… На голубом небе ясно горела блестящая и далекая звездочка, но человека не было.

Ученый, совершенно обессилев, упал в кресло, не отрывая глаз от страшного виденья. Он даже не заметил, как из рук его выпало и разбилось драгоценное стеклышко. Он видел только, как быстро стареет и разрушается его созданье. Вот его светлый человек стал уже слабым стариком… Вот на все еще светлом фоне его тела появились лиловые пятна, черты лица исказились, ввалился беззубый рот, глубоко запали глаза, облысел череп, исхудали все члены. Еще минута — и ученый почувствовал невыразимый ужас: человек стал разлагаться на его глазах.

Не имея сил ни опустить рычаг, ни отвернуться от страшной картины разложения трупа, он лежал в своем кресле, широко раскрыв глаза и наблюдая отвратительную картину трупного разложения. Наконец, не в силах более вынести весь этот ужас, он собрал последние усилия и ударом ноги опрокинул стеклянный столик со всеми приборами, на устройство которых он затратил половину своей жизни.

В последний раз ярко вспыхнуло лиловое пламя и затем все исчезло…

ЮРКА

Когда Юрке было лет восемь, то однажды ночью пришла полиция, перерыла весь дом, забрала у папы целый узел каких-то писем и самого папу увезла и посадила в тюрьму. Юрке, конечно, было ужасно жалко папу, потому что они были большими приятелями; полицию Юрка терпеть не мог — так просто, сам не знал почему, а может быть потому, что у полицейских носы красные, глаза опухшие, борода рыжая, сами они какие-то неуклюжие и очень грязные; ну, а Юрка очень любил все красивое.

Когда папу увезли, мама о нем очень скучала, но не плакала. Еще бы стала плакать мама, которая ему, Юрке, постоянно говорила, что плакать смешно и глупо! Поэтому и сам Юрка только один раз немножко всплакнул — испугался ночью полицейских, — а на следующий же день принялся думать, как бы освободить папу из тюрьмы.

Думал он об этом обыкновенно по вечерам, и для того, чтобы думать было удобнее, забирался с ногами на папино кресло и делал сердитое лицо. Кое-что он придумывал, но мама обыкновенно говорила, что из этого, пожалуй, ничего не выйдет. Думал он, например, забраться в тюрьму ночью и перебить всех полицейских, но хотя он и не побоялся бы напасть на них, а одному со всеми справиться, пожалуй, и не удалось бы. Потом он думал взорвать тюрьму бомбой, но так можно было ранить и папу, да и бомбы нет. Можно бы еще прилететь на воздушном шаре и увезти папу через окно; но такой большой шар сделать очень трудно, а с маленькими разноцветными шарами Юрка уже делал опыты — ничего не выходит. Так Юрка и не мог придумать верного способа.

Через месяц стали пускать к папе на свиданье. Он был очень веселый, хоть и сильно похудел. Его всегда приводили конвойные, на которых Юрка смотрел исподлобья. Но так как папа говорил с ними ласково и не ругал их, то и Юрка скоро с конвойными подружился, особенно со стариком. Однажды этот старик спрашивает Юрку:

— Тебе папу-то, небось, жалко?

Юрка при всех не ответил, а потом, потихоньку шепнул старику на ушко:

— Жалко. А тебе нет?

Старик сначала огляделся по сторонам, а потом тоже на ушко говорит Юрке:

— И мне тоже, паренек, жалко его. Очень он человек хороший, сердечный человек.