Сказки и легенды - [51]
Матери-природе угодно было совместить в женском образе предельные черты красоты и безобразия. Женщина — высший идеал красоты, и она же — высший идеал безобразия; и, что несколько унизительно для гордых красавиц, замечено, будто обе эти крайности встречаются нередко в одной и той же особе — правда, в различную пору ее жизни. Облик султанши, доставшейся Андиолу, был крайней ступенью человеческого уродства, далеко превосходящего уродство пресловутых башкирских физиономий. Она, казалось, представляла собой non plus ultra[106] безобразия, хотя было очень трудно установить, обладала ли она когда-нибудь красотой.
Одинокая обитательница Пиренеев жила здесь уже несколько человеческих поколений. Ее возраст измерялся почти половиной совокупности лет двенадцати матрон, которым некая богомольная княгиня имела обыкновение в страстную неделю мыть ноги.
Она была последним отпрыском рода друидов[107] и происходила по прямой линии от знаменитой Веледы[108], являвшейся бабкой ее прабабки. Все силы природы были ей подвластны, она знала свойства трав и кореньев, так же как и влияние созвездий, умела приготовлять превосходные отвары и испытанную чудесную эссенцию, выполняющую все, что обещала «шверже»[109] в Альтоне. Одно лишь никак ей не удавалось: состряпать эликсир молодости, который будто бы ныне открыт маркизом д'Аймаром[110] (он же Бельмар), проживающим в Венеции, — действие его столь сильно, что одна старая дама, неумеренно употребившая его, вернулась к состоянию эмбриона. Зато в магии старуха не знала себе равных, таинственная омела друидов превращалась в ее руке в волшебную палочку Цирцеи. Умела она пробудить и мужскую благосклонность и женскую любовь с помощью нанизанных на шнур змеиных глаз, если только этот могущественный амулет носила на себе особа, более способная вызвать любовное влечение, чем сама добрая матрона, ибо девять рядов змеиных глаз, которые она носила на шее, как жемчужное ожерелье, отказывались ей помочь. За рецепт Бельмара она, наверное, с восторгом отдала бы всю свою домашнюю аптеку, включая девять ниток змеиных глаз и магическую ветку омелы. Но в то время прекрасная смесь еще не была открыта… Следовательно, из двух сокровеннейших человеческих желаний — долго жить и оставаться вечно юным — для нее доступно было лишь первое. Что же касается второго, то она, за неимением специфического средства, довольствовалась пока суррогатом.
Она сидела в центре своей магической паутины и с зоркостью паука подкарауливала всякого, кто запутывался в ее волшебной сети. Странник, забредший в ее владения, немедленно попадал на ночь в старухину постель, если, конечно, он годился для подобного диетического употребления, и каждая совместно проведенная ночь омолаживала ее на тридцать лет, ибо ее иссохшее тело, согласно теории Цельса[111] жадно впитывало в себя юношеские испарения здорового тела товарища по постели. Кроме того, вечером она никогда не забывала смазывать ежовым жиром свою старую пергаментную кожу, дабы заживо не превратиться в мумию.
Не нарушив ни в коей мере ее девственности, ни словом, ни делом, ни помышлением, три оруженосца поневоле отбыли почетную службу, требуемую старухой, и она, так хитро сбросив с себя девяносто обременительных лет, двигалась теперь проворно и легко. А умный Саррон, которого на этот раз хитрость не избавила от участи его товарищей, заметил, что наибольшее зло существует обычно только в воображении, и плохо проведенная ночь длится ни на минуту дольше, чем самая счастливая. Когда на третий день вновь ожившая старуха отпустила трех своих кавалеров, напутствуя их дружелюбными словами, Саррон сказал:
— Не в обычае этой страны отпускать гостей, не одарив их. К тому же мы заслужили от вас благодарность или хотя бы несколько грошей на пропитание, — немало вы над нами измывались и муштровали нас за кусок хлеба и глоток вина. Разве не мы раздували огонь в костре, как кухонные девки? Разве не мы изловили вашего друга, черного кота, улизнувшего от вас? И разве не мы позволили вам согреться у своего сердца, когда старческий озноб сотрясал ваши кости? Что мы получили за то, что работали на вас, как поденщики, да еще ухаживали за вами?
Колдунья задумалась. По обычаю старых матрон, она была скаредной особой и не легко решалась делать подарки, но к этим парням она почувствовала расположение и была склонна выполнить их требование.
— Посмотрим, — сказала она, — может, я и подарю вам по вещице на память.
Она засеменила в свою кладовую и долго рылась там, открывая и закрывая ящики и гремя ключами, словно у нее было сто фиванских ворот[112] на запоре. После долгих поисков она наконец появилась, неся что-то в подоле платья. Обратившись к мудрому Саррону, она сказала:
— Кому дать то, что у меня в руке?
— Меченосцу Андиолу, — ответил он.
Она вытащила заржавленный медный пфенниг и сказала:
— Возьми и скажи, кому дать то, что зажато в моей руке?
Оруженосец, крайне недовольный подарком, дерзко ответил:
— Пусть берет кто хочет, мне какое дело.
