И они улетели.
А как-то осенью выдался чудесный солнечный день — впору было подумать, что лето в разгаре. На дворе перед высоким крыльцом барской усадьбы было так сухо, так чисто; тут расхаживали голуби — и черные, и белые, и сизые; перья их так и блестели на солнце. Старые голубки-мамаши топорщили перышки и говорили молоденьким:
— В грруппы, в грруппы!
Так ведь было красивее и виднее.
— А кто эти серенькие крошки, что шмыгают у нас под ногами? — спросила старая голубка с зеленовато-красными глазами. — Эти серрые крошки!.. Серрые крошки!..
— Это воробышки! Хорошие птички! Мы ведь всегда славились своей кротостью, пусть поклюют с нами! Они никогда не вмешиваются в разговор и так мило шаркают лапкой.
Воробьи и в самом деле шаркали лапкой. Каждый из них шаркнул три раза левою лапкой и сказал «пип». Вот почему все сейчас же узнали друг друга — это были три воробья из сгоревшего дома: третий-то, оказывается, остался жив.
— Изрядно тут кормят! — сказали воробьи.
А голуби гордо ходили друг вокруг друга, выпячивали грудь, судили да рядили.
— Видишь вон ту зобастую? Видишь, как она глотает горох? Ей достается слишком много! Ей достается самое лучшее! Курр! Курр! Висишь, какая она плешивая? Видишь эту хорошенькую злюку? — И глаза у всех делались красными от злости. — В грруппы! В грруппы! Серрые крошки! Серрые крошки! Курр! Курр!..
Так шло у них беспрерывно, и будет идти еще тысячу лет.
Воробьи как следует ели, как следует слушали и даже становились было в группы, только это им не шло. Насытившись, они ушли от голубей и стали перемывать им косточки, потом шмыгнули под забором прямо в сад. Дверь в комнату, выходившую в сад, была отворена, и один из воробьев, переевший, а потому очень храбрый, вспрыгнул на порог.
— Пип! — сказал он. — Какой я смелый!
— Пип! — сказал другой. — А я еще смелее!
И он прыгнул за порог. В комнате никого не было. Это отлично заметил третий воробышек, залетел в глубину комнаты и сказал:
— Входить так входить или вовсе не входить! Вот оно какое чудное, это человечье гнездо! А это что здесь поставлено? Нет, что же это такое?
Прямо перед ними цвели розы, отражаясь в воде, а рядом, опираясь на готовую упасть трубу, торчали обгорелые балки.
— Нет, что бы это могло быть? Как это сюда попало?
И все три воробья захотели перелететь через розы и трубу, но ударились прямо об стену. И розы, и труба были нарисованные — большая великолепная картина, которую художник написал по своему наброску.
— Пип! — сказали друг другу воробьи. — Это так, ничего! Одна видимость! Пип! Это красота! Можете вы это понять? Я не могу!
Тут в комнату вошли люди, и воробьи упорхнули.
Шли дни и годы. Голуби продолжали ворковать, если не сказать ворчать, — злющие птицы! Воробьи мерзли и голодали зимой, а летом жили привольно.
Все они обзавелись семьями, или поженились, или как там еще это назвать. У них были птенцы, и каждый, разумеется, был прекраснее и умнее всех птенцов на свете. Все они жили в разных местах, а если встречались, то узнавали друг друга по троекратному шарканью левой ногой и по приветствию «пип». Самой старшей из воробьев, родившихся в ласточкином гнезде, была воробьиха. Она осталась в девицах, и у нее не было ни своего гнезда, ни птенцов. И вот ей вздумалось отправиться в какой-нибудь большой город, и она полетела в Копенгаген.
Близ королевского дворца, на самом берегу канала, где стояли лодки с яблоками и глиняной посудой, увидела она большой разноцветный дом. Окна, широкие внизу, суживались кверху. Воробьиха посмотрела в окно, посмотрела в другое, и ей показалось, будто она заглянула в чашечки тюльпанов: все стены так и пестрели разными рисунками и завитушками, а в середине каждого тюльпана стояли белые люди: одни из мрамора, другие из гипса, но для воробья что мрамор, что гипс — все едино. На крыше здания стояла бронзовая колесница с бронзовыми конями, которыми правила богиня победы. Это был музей Торвальдсена.
— Блеску-то, блеску! — сказала воробьиха. — Это, верно, и есть красота. Пип! Но тут она побольше павлина.
Воробьиха еще с детства помнила, как мать рассказывала о самой большой красоте, какую ей довелось увидеть. Затем она слетела вниз, во двор. Там тоже было чудесно. На стенах были нарисованы пальмы и разные ветви, а посреди двора стоял большой цветущий розовый куст. Он склонял свои свежие ветви, усыпанные розами, к могильной плите. Воробьиха подлетела к ней, увидав там еще нескольких воробьев. «Пип»! И она трижды шаркнула левою лапкой. Этим приветствием она из года в год встречала всех воробьев, но никто не понимал его — раз расставшиеся встречаются не каждый день, — и теперь она повторила его просто по привычке. А тут глядь — два старых воробья и один молоденький тоже шаркнули трижды левою лапкой и сказали «пип».
— А, здравствуйте, здравствуйте!
Оказывается, это были два старых воробья из ласточкиного гнезда и один молодой отпрыск.
— Так вот где мы встретились! — сказали они. — Место тут знаменитое, вот только поживиться нечем! Вот она, красота-то! Пип!
Из боковых комнат, где стояли великолепные статуи, выходило во двор много людей. Все подходили к каменной плите, под которой покоился великий мастер, изваявший все эти мраморные статуи, и долго-долго стояли возле нее молча, с задумчивым, но светлым выражением на лице. Некоторые собирали опавшие розовые лепестки и прятали их на память. Среди посетителей были и прибывшие издалека — из Англии, Германии, Франции. Самая красивая из дам взяла одну розу и спрятала ее у себя на груди. Видя все это, воробьи подумали, что здесь царствуют розы и что все здание построено исключительно для них. По мнению воробьев, это было уж слишком большою честью для роз, но так как все люди выказывали им такое уважение, то и воробьи не захотели отставать от них.
