Сказки для сумасшедших - [10]

На самом деле Кайдановский помнил вечер лакунами: белое пятно — эпизод, белое пятно — эпизод, возникал Юс снова, говоря о Шашибушане. «Это верховное божество твоей религии?» — «Скорее всего, но Шашибушан настолько верховен, чуден и страшен, что падают пред ним ниц, и никто не знает его; всеми делами заправляет Мухан». — «Он рангом ниже?» — «Не говори о богах, как о чиновниках. Мухан идейный руководитель, он вполне вездесущ, но и он не виден никому и никогда; у него есть, впрочем, исполнитель, — Жужу; так вот, если ты прогневаешь богов, в минуту, когда ты падешь оземь и мозги твои брызнут на мостовую, ты познаешь Жужу!» — «Какая гадость. Чисто стилистически. Лубянские боги».

Рысцой добежали они до буфета. Пили кофе. Юс сказал:

— Намедни сидел на лекции с твоей Люсиндой. Аделины, аглаи и аделаиды почитают меня за исповедника. Она возьми и спроси: «Что мне делать, я люблю троих?» Я и ответил: «А ничего не делай, любишь — и люби». Она уставилась. Я говорю: «Может, вопрос неточен? может, ты с троими спишь? тогда желательно не одновременно, войдешь во вкус, будет третий Рим периода второго упадка». Ты, говорю, иди, Офелия, и проверь в предложении слова: «я» сначала, потом «люблю», потом «троих». Может, в числительное ошибка вкралась, может, еще куда. Развеселилась твоя Люсинда.

Входя в аудиторию, Юс спросил:

— А кто автор книжки, где ты рисунки вроде моих видел?

— Хинц.

— Принеси посмотреть.

— Она по-немецки.

— Картинки-то есть?

— Полно. В основном, там картинки.

— Как называется?

— «Изобразительное искусство фашистской Германии».

Юс аж присел, так захохотал.

— Принеси незамедлительно! настольную книгу от друзей скрываешь!

— Похоже, у каждого дома такая своя имеется.

— Дурачок, это называется менталитет! именно это! а ты думал, менталитет — милицейское управление? Выходит, мы все насквозь. Я подозревал. Себя-то всегда с негодованием из рядов исключаешь. Помнишь лемовскую охоту на курдля внутренним способом? Каков тезис: борьба с фашизмом должна вестись изнутри; я уже приступил, — а ты, дорогой? а вы, дорогие? Ну, старик, утешил, ну, потешил.

Они сидели рядом. Кайдановский листал блокнот, ища свободный лист для начертательной, Юс лениво смотрел его наброски.

— Хорошо рисуешь. Шкаф какой дурацкий. Это был шкаф из музейной комнаты.

— Почему дурацкий?

— Так барочный ведь, типичный барочный шкаф, а ножек нет. Отпилили, что ли? «Буржуйку» в блокаду топили музейные работники, знаем, знаем, ужасы войны. Не бывает барочных шкафов без ножек, пойди историю мебели посмотри, «Мёбельстиль» или «Барокко».

«Как все просто, — думал Кайдановский, — и какой я козел. Потому и сдвинуть шкаф не мог: принайтован. Потому и без ножек». И голова закружилась: сегодня он найдет свою лестницу.

— Юс, ты читал стихи своего знакомого музыканта про козлов тогда, в общежитии?

— Ага, не все помнишь-то? нечеткость имеется восприятия? читал. Там рифм нету. Ритма тоже. Основная идея, она же основной текст: «Козлы глумятся». Очень актуально. И притом на все времена.

Пришлось Кайдановскому еще раз идти к Золотку со слепком замочной скважины барочного шкафа без ножек, украшенного тремя резными фигурками сатиров; дверцы, монументальные, с геометрическими накладками из квадратов и ромбов, напоминали ему врата. Двое суток в ожидании последнего ключика томился он бесконечно. Чтобы как-то отвлечься, сел он писать свои сказки, за которые принимался не единожды, однако без видимого результата; концепций было навалом, текст отсутствовал.

«Стыд не дым, глаза не выезд», — написал он и глубоко задумался. И, улыбаясь, продолжал:

«...так частенько говаривал по-русски садовник-чародей, знавший многие языки, но не понимавший значения многих слов, потому что не через слова открывался ему мир. Он слышал свет. Вообще-то он и звук видел. Запахи представлялись ему цветными, но не только: еще бывали они шероховатыми (кстати, о звуках: шорох всегда был шероховат), гладкими, колючими: некоторые напоминали волны отмелей или клочья тумана. Жить с людьми садовнику было затруднительно: люди жили плавно, а он скачками, в их жизни причины предваряли следствия, те, в свою очередь, представляли собой головы хвостов, то бишь причины других событий; а садовник жил скачками, потому что все время происходили в его жизни чудеса. Например, кусты роз, а иногда и плодово-ягодные кустики, выращенные его руками, превращались в животных, слуг или девушек. Все его дочери были взращены им на грядках либо клумбах: Хлория, Арбората, Мелинда и Ладза-Мелисса-Джилла-Бей (младшенькая и самая любименькая, получившаяся из красной смородинки). Соседи видели в происходящем в мире смысл, плохой или хороший; садовник не замечал никакого: и, правда, есть ли смысл в чуде? Тем более что садовник чудесами вовсе не управлял, их не подстраивал и не организовывал, о них не просил, они просто постоянно с ним случались и в некотором роде его преследовали. А поскольку человек он был простой и отходчивый, он чудес и не ждал; хотя уверенности особой не чувствовал, он даже не был уверен в том, что дочурки, когда подрастут, хотя были они девочки как девочки, чего-нибудь не отмочат волшебного. Соседи считали его могущественным чародеем, но ошибались. Соседей, например, ситуация все время ставила перед выбором: поскольку земли немного, надо выбирать, что в этот год сажать — кабачки или тыквы? а ему выбирать не приходилось, он все равно не мог предугадать, что у него вырастет. Посадит помидоры, а растет виноград.