Сказки человека, который дружил с драконом - [10]
Зал взорвался. Мужчины и женщины, позабыв обо всём, повскакивали со своих мест, крича и размахивая руками. Роняя стулья, забыв о хороших манерах, они хватали друг друга за рукава, орали разбрызгивая слюну… и разума не было в их глазах. Кто-то неистово вопил: «Вставай»; кто-то: «Добей его». Всё слилось в единый яростный гул.
Самурай ничего этого не слышал. Он возвышался над поверженным Зверем и змея внутри него, раздув капюшон, медленно покачивалась, впитывая энергию боли и унижения ужаленной жертвы.
Зверь стоял на коленях, опираясь на левую руку. Он изо всех сил пытался подняться, но ноги не слушались его. Он их просто не чувствовал. Даже сама поза была какой-то жалкой и от этого из глаз его текли слёзы. Слёзы тоже не слушались его, и он растирал их локтем по лицу.
Насытившись, змея свернула капюшон и начала медленно опускаться. И по мере того, как она уползала в свою нору, его внутренний взор от узкого луча к стоящему на четвереньках Зверю начал расширяться, пока не охватил и Зверя, и беснующийся зал. Он увидел и почувствовал слёзы на глазах пытающегося подняться противника, кровожадность беснующейся толпы, злобу проигравших на тотализаторе и алчность победителей, ощутил холод заполняющей душу пустоты.
Не было радости победы. Всю энергию, которую можно было получить из боли и отчаяния Зверя — высосала змея. И уползла в свою нору до следующего боя. А он остался один, наедине с противником, не чувствующим ног, отворачивающим от зала лицо, по которому текли слёзы; с душной аурой толпы, от которой воняло, как туманом из гнилого болота; наедине с инеем пустоты в душе. Ему в эти мгновения почему-то вспомнились слова великого рёнина (воин без господина), написавшего Будосё-синсю (Напутствие вступающему на Путь воина):
«Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днём и ночью, с того утра, когда он берёт в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело. Если он всегда помнит об этом — он будет исключительной личностью, наделённой прекрасными качествами. Ибо жизнь мимолётна, подобно капле вечерней росы и утреннему инею, и тем более такова жизнь воина. И если он будет думать, что можно утешать себя мыслью о вечной службе — случится то, что заставит его пренебречь своим долгом. Но если он живёт лишь сегодняшним днём и не думает о дне завтрашнем, так, что, стоя перед господином и ожидая его приказаний, он думает об этом как о своём последнем мгновении, а глядя в лица родственников он чувствует, что никогда не увидит их вновь, тогда его чувства будут искренними.
Тот, кто живёт в этом мире, может потакать всем своим желаниям; тогда его алчность возрастёт так, что он желает того, что принадлежит другим, и не довольствуется тем, что имеет, становясь похожим на простого торговца. Но если он всегда смотрит в лицо смерти, он не будет привязан к вещам и не проявит неуёмности и жадности, станет — прекрасным человеком».
Юдзан Дайдодзи.
Самурай мысленно ещё раз повторил строки и представил, что если сегодня ему бы встретилась Смерть, то с чем бы суждено было встретить Её ему — с душной аурой зала, с плачущим на коленях Зверем, с наполняющей душу холодом Пустотой?
От одной этой мысли на душе стало мутно. Он смахнул её передёргиванием плеч, словно прилипшую паутину, решительно шагнул в сторону Зверя и нанес добивающий удар ногой в грудь. Удар был настолько молниеносным, подобно удару кнута, что юбка звонко хлопнула. Её хлопок разлетелся над залом пистолетным выстрелом.
Хлопок и выстрел ноги был — но самого удара не было. Нога лишь еле-еле коснулась трико. Поверженный исполин инстинктивно, ничего не видя отмахнулся рукой. Самурай поймал вялую отмашку внутренней стороной бедра, на секунду замер, как, если бы получил полноценный удар в пах, и начал оседать. Сначала он согнулся, затем рухнул на колени, держась за низ живота, потом неуклюже завалился набок и весь скрючился, как ребёнок в утробе матери.
Зал не затих. Зал — замёрз! Покрылся коркой льда, как пруд по осени. Было даже слышно, как глотает слюну Зверь. То, что произошло потом, членораздельными словами описать трудно. Ярость бывших победителей, а теперь проигравших деньги; злорадство побеждённых, ставших победителями. Если и есть в мире безумие — то здесь оно сияло всеми своими красками.
Зверь не верил своим глазам. Он по-прежнему ещё не чувствовал ног и стоял на коленях, завороженно глядя на скрючившегося, затихшего Самурая. Потом начал всхлипывать и, наконец, заревел во весь голос, уже не стесняясь своих слёз. Он стоял на коленях посреди татами, подобно бегемоту на арене цирка, плечи его дрожали от рыданий и его всхлипывания и гортанные звуки потонули в общем рёве зала.
Самурай лежал неподвижно, уткнув лицо в колени и сквозь щёлочку глаз глядел на судороги зала, на воющего на коленях белугой Зверя. Он просто лежал и смотрел. А потом даже позволил волоком вытащить себя с татами.
Когда укатил последний мерседес, и на небе зажглась первая звезда, дверь клуба, выходящая на задний двор, распахнулась, и из неё, сильно хромая, вышел Зверь. На левом плече висела увесистая спортивная сумка, а из сжатого кулака правой во все стороны торчали мятые купюры. У видавшего виды оппеля его ждала жена с семилетним сыном. Завидев отца, мальчик вырвался из кольца рук матери и с радостным криком бросился к нему через двор. Зверь выронил сумку и протянул навстречу руки… и деньги, подобно осенним листьям, разлетелись по двору. Но на это никто не обратил внимания.
