Сказки Амаду Кумба - [48]
захихикал он, передразнивая Буки.
— Ах, дядя Гаинде, — сказал тот, — как ты можешь поступать так со свояком?
Гаинде-лев расхохотался, он смеялся до слез и так долго, что не заметил, как свояк рухнул к его ногам, и стук, словно от падения полного бурдюка, застал его врасплох.
Его широкая, тяжелая лапа только задела Буки, который уже вскочил на ноги и улепетывал, опустив зад и теряя на бегу последние остатки стада своей тещи.
Буки-приживалка
Львята, которые все замечали, хотя не подавали виду, часто говорили своему отцу, льву Гаинде:
— Папа, Буки примеряла твои сандалии, и они ей как раз по ноге.
Гаинде-лев обычно пропускал это мимо ушей — вероятно, у него были дела поважнее. А между тем отношение Буки-гиены ко льву менялось прямо на глазах. Гаинде приютил Буки и кормил ее за небольшие услуги по хозяйству. Буки должна была также свежевать добычу, которую ежедневно приносил лев (а от этого никакая гиена не откажется).
Гаинде-лев подобрал Буки-гиену в жалком состоянии. Это было в голодную пору неурожая, которую до сих пор помнят желудки зверей и людей всего края.
Буки была тогда так худа, что сквозь ее бока просвечивало солнце. Шерсть ее свалялась и висела клочьями, а лапы и спина облезли и были такие же голые, как багровый зад Голо-обезьяны.
так поется в песне.
Но у Буки-гиены тогда уже не было сил следовать этому мудрому совету — еле-еле волоча лапы, она трусила за юркими ящерицами и проворным крысенятами, которые прямо в глаза ей смеялись над ее спотыкающейся походкой. И неожиданно для себя очутилась в жилище Гаинде-льва, где играли юные львята, оцепеневшие от изумления при виде ее пестрой шкуры и невероятной худобы.
Спасаться не было ни сил, ни времени — на пороге появился сам Гаинде. Он приволок антилопу величиной с лошадь.
То ли вдовство, то ли попросту усталость после охоты в этот жаркий день смягчили сердце царя зверей. Увидев, как малыши резвятся вокруг свалившейся в изнеможении, задыхающейся гиены, у которой: тряслись со страха тонкие ноги и впалые бока, Гаинде почувствовал жалость. Вместо того чтобы пресечь печальное, голодное существование своей непрошеной гостьи, он приказал:
— Буки, займись добычей!
Буки-гиена ринулась к антилопе. Она ободрала тушу, и силы вернулись к ней при одном лишь виде и запахе всего этого мяса, этой груды дымящихся потрохов, этой крови, которую жадно, не дожидаясь ничьего разрешения, впитывала земля.
— Ешь сколько хочешь, только сперва покорми моих детей, — сказал Гаинде.
И гиена, поспешно глотая потроха и огромные куски мяса, благодарила льва:
— Спасибо тебе, владыка! Спасибо! Спасибо!!
В этот день она наелась за все те дни, недели и месяцы, когда ей пришлось поститься — не из набожности, а в силу обстоятельств.
Объевшись, она повалилась на бок и прохрапела до следующего дня. Проснулась поздно, когда уже сильно припекало солнце и львята выбивали барабанную дробь на ее туго набитом и округлившемся брюхе.
Гаинде-лев с самой зари был на охоте. Буки прибрала дом, поиграла с малышами.
Когда Гаинде вернулся, неся в зубах крупную лань, он не успел переступить порог и кликнуть гиену, как она была уже подле него:
— Что прикажешь, владыка?
Так продолжалось изо дня в день много недель подряд.
Буки переносила в дом туши убитых львом животных, обдирала их, потрошила, разделывала и хлопотала по хозяйству со всем рвением прислуги, благодарной за хорошее обращение.
Она толстела на глазах — ведь мяса и требухи всегда было вдоволь в доме Гаинде. Шерсть ее отросла и лоснилась на солнце, а отвислые губы маслено блестели.
И чем больше она жирела, тем заметнее с каждым днем ослабевали ее усердие и преданность.
Теперь уже не слышно было поспешного: «Слушаю, владыка!» — когда Гаинде-лев, вернувшись с охоты, звал ее с порога дома. Теперь она отвечала: «Я здесь!» — сначала небрежно, потом ворчливо. Через некоторое время слышалось уже только: «Да?» — сердитое, почти вызывающее. И в конце концов — угрюмое: «Ну, что еще?»
Теперь она переносила добычу лениво, неохотно и чистила ее почти с отвращением.
А маленькие львята все замечали, хотя не подавали виду:
— Папа, Буки-гиена примеряла твои сандалии, и они ей как раз по ноге.
Гаинде не обращал внимания на мелочи, но наконец и ему бросилась в глаза перемена в Буки. Гиена теперь постоянно брюзжала и даже стала поругиваться сквозь зубы, когда нарушали ее покой.
Однажды Гаинде пришел с пустой пастью. Он оставил свою добычу за домом.
— Буки! — позвал он.
— Ну, что еще? — буркнула гиена.
— Ступай очисти то, что лежит за домом.
Буки лениво поплелась за дом. Вдруг она остановилась, потрясенная, дрожа всем телом, которое за это время стало снова мускулистым и сильным. Перед нею со вспоротым брюхом и перебитым хребтом лежала огромная гиена — даже мать ее матери никогда не упоминала о такой в своих рассказах, прославлявших мощь их рода. Добыча Гаинде была велика, как самый большой из быков в стаде пастуха Малал Пуло (их Буки видела издалека в прежние времена изобилия).
Пришлось ободрать гиену, которая казалась в три раза больше, чем был отец Буки в расцвете своих сил. Буки теперь работала с тем же рвением, что и в первые дни своего появления у Гаинде-льва.
