Сказки Амаду Кумба - [11]

— Ямбе, са Ярам Джам (как поживаешь, Пчела)? — поздоровалась она.

— Джама ма рек (спасибо, хорошо)! — ответила пчела.

— Ну, вот и я, — вежливо добавила жаба.

— Проходи, все готово, — пригласила ее Ямбе-пчела.

М’Ботт-жаба подошла к калебасу, полному меда, и положила указательный палец левой руки на край посудины, как должен делать всякий благовоспитанный ребенок. Она уже протянула было правую руку к еде, которая казалась такой заманчивой, — но Ямбе-пчела остановила ее:

— Ах, дорогая, не можешь же ты есть такими грязными руками! Пойди вымой их поскорее!

М’Ботт-жаба проворно запрыгала к реке — топ-шлеп! топ-шлеп! — так же весело вернулась — шлей-топ! шлеп- топ! — и села у калебаса. Хозяйка уже начала есть, не дожидаясь гостьи. Когда М’Ботт хотела зачерпнуть из калебаса мед, Ямбе-пчела воскликнула:

— О! Да твоя рука еще грязнее, чем была!

М’Ботт снова запрыгала к реке, уже не так весело, как прежде, — шлеп-топ! — потом вернулась, но Ямбе-пчела повторила ей то же самое.

Бедная жаба вновь отправилась к реке, но теперь скакала уже совсем не так проворно: шлеп-топ!.. шлеп!.. шлеп-топ! Когда она в седьмой раз вернулась с реки, ее лапки по-прежнему были запачканы землей и потные от жаркого солнца, а калебас оказался пустым и чисто вымытым. Тут только М’Ботт-жаба поняла, что Ямбе-пчела попросту над ней посмеялась. Тем не менее она вежливо попрощалась с хозяйкой:

— Будь здорова, Ямбе.

И вернулась под сень своего старого горшка.

Дни шли за днями. М’Ботт-жаба теперь многое узнала со слов старших. Она по-прежнему со всеми здоровалась на тропе к ручью, а кое с кем останавливалась поговорить. Однажды она встретила Ямбе-пчелу и сказала:

— Ямбе, зайди как-нибудь ко мне, пообедаем вместе.

«Что ж, она очень любезна и не злопамятна», — подумала пчела и приняла приглашение. Через день она отправилась в гости к М’Ботт-жабе. Села на порог и спросила:

— Как поживаешь, жаба?

— Хорошо! — отвечала М'Ботт-жаба, примостившись у калебаса, полного всяких вкусных вещей. — Входи же, дорогая!

Ямбе-пчела влетела в комнату, и воздух загудел от шума ее крыльев: жж!.. жж!.. жж!..

— Ах, нет, нет! — сказала М’Ботт-жаба. — Ямбе, милая, я не смогу обедать под эту музыку! Оставь, пожалуйста, свой там-там снаружи.

Ямбе-пчела вылетела и снова влетела, наделав еще больше шума: жж!.. жж!.. жж!.. жж!..

— Но я же тебя просила оставить там-там за дверью! — возмутилась М’Ботт-жаба.

Ямбе-пчела снова вылетела и вернулась, жужжа: жж!.. жж!..

К тому времени как она влетела в седьмой раз, попрежнему наполняя старый горшок шумом своих крыльев, М’Ботт-жаба уже успела все съесть и даже вымыла калебас.

Ямбе-пчела полетела восвояси, продолжая гудеть на своем там-таме. И с тех пор она не отвечает на приветствия М’Ботт-жабы.

Копье гиены

На бескрайних просторах Ферло[22] где так редки и глубоки колодцы, тропы небезопасны, на них часто встречаются дикие звери; но пастух Малал Пуло ничего не боялся. Против Гаинде-льва у него были стихи корана, а когда ему попадался лев из неверных, он брался за палку. Ведь можно, не зная священных слов, все равно быть великим властителем, — однако палка, предназначенная для М’Бам-осла, вернее, чем удар копья, убивает гордого Гаинде с налитыми кровью глазами и шкурой желтой, как песок. Да, стыд убивает медленнее, но надежнее, чем железное копье или пуля из ружья, а какой это стыд для царя бруссы. — позволить коснуться себя палкой, хотя бы то было древко копья!

Однако пастух Малал Пуло заказал свое прекрасное копье вовсе не для защиты от Гаинде-льва. И не для того, чтобы отгонять Буки-гиену — в этом проклятом краю голой земли и редких, скудных колодцев в стаде пастуха издыхало столько животных, что Буки и ее сородичам оставалось лишь идти по его следам и не меньше двух раз в день подбирать обильную пищу.

Свое копье пастух заказал, чтобы защищать себя и стадо от пятнистой Сег-пантеры, коварной и бесчестной, у которой поступь женщины, взгляд властелина и душа раба.

И еще, скажем прямо, оно ему нужно было для того, чтобы время от времени прибавлять к засохшему кус-кусу из бурдюка, висевшего на его левом плече, бедро лани или вырезку антилопы вместо опротивевшего молока коров и овец.

Опершись на копье и стоя на одной ноге, как Ибис-паломник, пастух Малал Пуло предавался мечтам. Быть может, он думал о своих белокожих предках из страны восходящего солнца, дошедших до Термиса, до Туата, до Масины, до Фута-Джаллона[23] в те времена, когда ныне пустынное Ферло было покрыто деревьями и травами. Или, может быть, он думал о своих черных как уголь предках, которые пришли из еще более отдаленных краев и спустились к морю гораздо южнее. Или виделись ему огромные стада, бредущие на водопой к полноводной реке… Так он мечтал, когда к нему подошла Буки-гиена. В тот день ни одно животное не пало в пути, и голодная гиена лебезила перед пастухом. Она поздоровалась весьма учтиво и спросила:

— Почему ты спишь на одной ноге, Малал? И зачем прилег на эту длинную палку? Разве ты не можешь просто растянуться на песке? Тебе будет удобнее, чем на такой узкой постели!

— Это копье, а не постель.

— Копье? А что это за штука? И для чего оно?