Сказка в творчестве Н.А. Римского-Корсакова - [23]

Кабы была у меня золота казна,

Кабы была дружинушка хоробрая, —

Я не сидел бы сиднем в Новегороде,

Я снарядил бы тридцать и един корабль,

Товары красные я б понагруживал.

И прошел по великим рекам

Я б ко синему морю далекому.

На бесчетну казну в Новегороде

Понастроил бы я церквей божиих.

По далеким морям, по раздолью земли

Пронеслася бы слава Новгорода!

Речью сей дерзкой остались недовольны богатые гости, и прогнали они Садко с пира знатного. Так осуществляется завязка действия — столкновение спесивых купцов, настоятелей города с певцом-гусляром Садко — представителем "людей неимущих". Оскорбленный герой покидает пир, а вслед ему несется бойкая и насмешливая песня скоморохов "В Новегороде великом жил-был дурень", потешающих богатых купцов. Из интонаций, близких народным песням, соткана музыкальная ткань всей картины, но истоки самой песенности различны. Если в начале картины композитор использует напевы былинного типа, то в финале они дополняются плясовыми темами, которые подчеркивают празднично-игровую обстановку заключительного эпизода. Римский-Корсаков здесь остроумно подражает звучанию скоморошьего инструментария — гудкам, дудам, сопелям, их гнусавым, визгливым, звенящим тембрам.

В глубокой печали, отвергнутый самодовольной знатью, приходит Садко на берег Ильмень-озера (вторая картина), чтобы излить душу свою всему "раздольицу широкому", темной дубравушке, волне зыбучей. "Ой, ты, темная дубравушка", — затягивает он песню, жалуясь на свою судьбу. Печально звучит проникновенная, исходящая из глубины души мелодия, написанная композитором в манере русских народных протяжных лирических напевов. Приникая к богатейшему роднику народной культуры, свободно и непринужденно претворяет Римский-Корсаков характерные мелодико-ритмические и ладогармонические особенности национальной песенности. В песне Садко будто "поет" сама природа, с которой он связан неразрывными узами. Ей прежде всего герой доверяет свои мысли и чувства. "Голоса" ночного леса, подводного мира оживают благодаря его чудесному дару, как бы становясь частью его существа. Волнение героя передается природе, и она откликается на песнь его задушевную.

К лучшим страницам сочинения принадлежит ночной пейзаж на берегу Ильмень-озера, подобный поэтическому ноктюрну. Иными средствами по сравнению с миром реальным обрисованы в опере эпизоды фантастического плана. Если в бытовых сценах из жизни Великого Новгорода отчетливо прослеживаются связи с русской народной песней, господствует вокальность, то мир волшебный раскрывается, в первую очередь, с помощью богатейшей палитры оркестровых красок, изысканного инструментального письма, которым мастерски владел Римский-Корсаков. Музыкальные звукообразы подводного царства отличаются живописностью, красочностью, почти зримой осязаемостью. В причудливом непрерывном сочетании движутся навстречу друг другу группы струнных и духовых инструментов, постепенно они заполняют звуковое пространство, издалека доносится таинственный шорох — тремоло струнных, скользящий вниз-вверх пассаж арфы — мы словно ощутили легкое дуновение ветерка, пролетевшего над спящим озером и пробудившего его. Чудеса начинаются: "Всколебались волны синие, зашумела трость-дерево, и плывет стадо лебедей, оборачиваются лебеди красными девицами, а среди них Волхова — дочь Царя Морского”. Откуда-то из глубины возникает странная восходящая мелодическая линия, основанная на равномерном чередовании ”шагов” на тон и полутон. ”Глухие, темные” тембры фаготов и кларнетов усиливают впечатление необычности происходящего. В дальнейшем эта весьма своеобразная по интонационному составу мелодия предваряет сцены, происходящие в подводном царстве, как бы становясь его ”опознавательным знаком”. Выразительная певучая мелодия виолончелей и английского рожка, дополненная звукоизобразительным штрихом — аккордами флейт с форшлагами (подражание птичьему клекоту), сопровождает плывущую по озеру стаю белых лебедей и серых утиц, которые на глазах у Садко оборачиваются прекрасными девушками. Изумленный гусляр восклицает:

Чудо чудное, диво дивное —

То не лебеди белые,

А красавицы чудные!

Необыкновенное превращение совершается на фоне быстро перекатывающихся аккордов струнных, пассажей арфы, звона тарелок, трелей скрипок. Манящие вопросы слышатся в хоре красных девиц подводного царства. Сквозь звучность хора прорываются вокализы Волховы, подобные магическим зовам. Они сопровождаются призрачно мерцающими тембрами деревянных духовых. Вокальное, собственно певческое начало отступает на второй план, господствуют узорчатые мелодические линии, прихотливо орнаментированные, виртуозные распевы на фоне зыбких гармоний. Пение Волховы напоминает игру на изумительном по красоте инструменте. Это своеобразная инструментальная вокальность.

Лирический облик Морской царевны пленяет своей неземной красотой. Эмоционально-сдержанная и в то же время исполненная внутренней страсти мелодия романсово-песенного склада "Долетела песня твоя до глубокого дна Ильмень-озера", мечтательная, нежная тема "Светит росою медвяною" придают ее образу особое очарование.