Сказка в дом стучится - [67]

Его пальцы как раз подобрались к застежке бюстгальтера.

— Или это статья из «Пионерской Правды», как мальчику правильно держать с девочкой пионерское расстояние? Из нашей компании только Тишка успел побывать пионером, а ты… Ты даже «Ленинские Искры» не читала, малявка!

Застежка поддалась — она и не сопротивлялась, как и грудь, будто только и ждала того, чтобы нырнуть в теплые мужские ладони…

— Валера, нас же видно с улицы через лобовое! — проговорила я уже с накинутым на лицо свитером.

— Трусиха!

Он бросил меня и откинул спинку водительского сиденья. Полезет назад? Нет… Руки тянет, но они у него пусть и загребущие, но совсем не длинные. Он выругался, выпрямился и распахнул водительскую дверь. Через секунду у меня за спиной взметнулся в серое ночное небо багажник. Что-то зашуршало и пролетело мимо.

— Закрывай замочную скважину!

Это был солнцеотражатель, который я сумела раскрутить с первого раза, но вот попасть им под опущенные козырьки получилось лишь со второго. Валера продолжал возиться в багажнике. Я обернулась на грохот. Одно из кресел заднего ряда исчезло, провалилось под пол. Очередь была за вторым.

— Что смотришь?

Так он сам глядел на меня исподлобья. А я — на третью расстегнутую пуговицу его рубашки.

— Говори, где твое одеяло. Ну?

Я зажмурилась, а потом долго моргала. Глаза чесались… Как, кажется, и все остальное тело. Мурашки превратились в подкованных сороконожек…

— Оно детское. Я на нем сказки рассказываю…

— Постираешь… У меня Буськиной тряпки здесь нет. Да и ты не сучка. Ну, где твоя волшебная коробка?

Я ткнула пальцем во вторую в нижнем ряду и снова зажмурилась. Надолго, пока не сняла одеяло с лица и прижала к вздымающейся груди. Терёхин захлопнул багажник, вернулся в машину и принялся расшнуровывать ботинки.

— Что?

Я отвела взгляд и ткнулась носом в красный лоскут одеяла.

— Ничего.

— Первый раз, что ли, в машине?

Я кивнула.

— Ну, когда-то ж надо начинать. Дай пролезть… А то зашибу ненароком.

Я вжалась в дверь, но все равно чуть не потеряла зуб во второй раз, теперь уже искусственный. Надо было сразу начать разуваться. И когда я подняла глаза от носков, увидела протянутую руку. Терёхин вырвал у меня одеяло и расстелил по всей длине машины. Коробки он составил аж до потолка. А если землетрясение?

— Я обещал тебе шалаш? Обещал? — смеялся Терёхин, глядя в мое, наверное, красное лицо.

Я улыбнулась, но только своим мыслям, а не его словам. Боже, я не желала даже представлять себе любовную акробатику в кубике метр на метр.

— Они могут упасть, — махнула я рукой в конец багажника.

— Дурочка, ты на складе никогда не работала. Они в крышу упираются. Не знаю, за кого ты меня принимаешь, но девять баллов не жди.

Тут на его улыбку я уже рассмеялась — в голос. Боже, ну что за… Аля, как ты дошла до… шалаша с Терёхиным?! Докатилась…

— Иди ко мне… Пожалуйста… И куртку захвати. Для подушки.

Я запустила в него курткой, которую успела изрядно потоптать из-за нервов. Ступила коленкой на лоскутное одеяло… Господи, его придется выбросить. Я не смогу рассказывать на нем разные жили-были, не думая про старика и старуху…

— Сашка…

Валера скомкал куртку в шарик и отложил к боковой двери. На коленях он тоже трогал потолок головой.

— Можем просто лечь спать, — предложил он вдруг абсолютно серьезным тоном. — Просто обнимемся и уснём. Я могу и без подушки. Так и быть.

Я облизала губы, не зная, за что хвататься. За какую соломинку. И схватилась за свитер, стянула его, согнувшись в три погибели, вместе с футболкой и так и бросила одним комком на пассажирское сиденье.

— Саш, я серьезно сейчас.

Валера остановил мою руку на бретельке бюстгальтера, давно болтающегося отдельно от груди.

— Ты не хочешь секса?

— Очень хочу. Но если тебе некомфортно в шалаше на колёсах, я пойму… И не обижусь. Я… — он скользнул с плеча на шею и вдавил пальцы в кожу так сильно, что та, наверное, побелела. — Боюсь обидеть тебя. Ты для меня все ещё маленькая девочка. Не знаю… Вот так чувствую. Не могу отделаться от противного чувства, что совращаю ребенка.

— А ты не чувствуй, ты действуй.

Его руки вернулись мне на плечи и ушли с них вместе с лишней тряпочкой. Мои же ринулись вниз к пуговице, но наткнулись на чужие пальцы. Чужие? Я, кажется, пускаю их туда, где чужим нет места…

— Саш, не торопись. Займись лучше пуговицами на рубашке. А то они мелкие, их много, задолбаешься пришивать… С одной большой я как-нибудь сам уж потом справлюсь…

— Потом — это когда?

— Когда нацелуюсь с тобой.

Я улыбнулась, и он поймал мою улыбку уже губами. В машине горел верхний свет, но он не имел значения. Я все равно закрыла глаза и справлялась с рубашкой на ощупь. Потом стянула с него майку и выключила на потолке лампу. Белая ночь все никак не желала становиться для нас темной. Пришлось и дальше не открывать глаз. Не хочу ничего видеть. Только чувствовать. Идти напролом, попирая собственные принципы. Нанося сердцу новые раны, которые залечить уже не удастся.

В замкнутом пространстве мы не размыкали объятий и это делало нашу близость ещё более мучительной. Он изучил каждый миллиметр моего рта, а я отыскала на его спине все родинки, проклиная дурацкое желание схватить наждачку и отполировать стойкого оловянного солдатика до блеска. Наше пионерское расстояние сократилось до размера моих сосков, утонувших в завитках рыжеватых волос. Удары сердца доносились лишь из его груди, мое собственное давно провалилось в живот и билось там загнанной птицей.