Тогда старый бургомистр светло улыбнулся и сказал:
— Правосудие свершилось!..
И ушел в свой дом.
— А, впрочем, все это ерунда, — перебил сам себя старый прокурор с озлоблением, — никакого правосудия нет, никакой справедливости нет, а просто… а просто я пьян!
Он тихо засмеялся и потянул к себе бутылку.
— Я скажу только одно, что мудрость человеческая идет по кругу и вновь, и вновь приходит на то место, где она уже давно была!..
Следователь долго задумчиво смотрел на старого прокурора, и в голове его двигались смутные большие думы, а в сердце росло трогательное уважение к этому старому чудаку, пьянице и цинику, который не перенес людского страдания и ушел от жизни, чтобы умереть здесь, в забытой усадьбе, никому не нужный и всеми оставленный.
А когда он ехал домой ночью по глухой бездорожной степи, на краю которой тихо и страшно гасло красное зарево ушедшего в черную землю месяца, следователь чувствовал себя скверно и тяжело. Вся жизнь представлялась ему сплошной бессмыслицей, и чувствовал он глубочайшее отвращение к своему делу, к судам, к прокурорам, законам и разграфленным правам человеческим.
Под утро он задремал, и приснилось ему, что по обе стороны дороги в полном мраке, светясь таинственным, как бы исходящим изнутри светом, стояли две огромные отрезанные головы с желтыми неподвижными лицами и страшными, в душу смотрящими глазами. Одна голова была убитой бабы, другая — ее повешенного убийцы. И Веригину надо было проехать между ними, и было это так страшно и трудно, что он проснулся совсем больной, весь в поту, дрожа мелкой изнурительной дрожью.
А новый день жизни занимался, и степь серела бледненьким, синеньким светом дождливого осеннего утра.
