Сказка об Илье Муромце - [2]
Пришелъ Илья на дальнюю пустошь, гдѣ его отецъ съ матерью пни корчевали, пашню разчищали, и видитъ, что отецъ съ матерью изъ силъ выбились, отъ трудовъ отдохнуть спать полегли. Принялся Илья за чистку — дубье-колодье все повырубилъ, пенья-коренья повыворотилъ, къ рѣкѣ стащилъ, стѣной навалилъ и ямы приравнялъ — хоть сейчасъ сѣй на полѣ пшеницу бѣлояровую…. Хоть катайся по ней взадъ и впередъ въ каретѣ боярской: не тряхнетъ ни капельки.
Проснулись отецъ съ матерью и глазамъ не вѣрятъ.
— «Что за чудо подѣялось? Кто бы могъ сработать такую работушку? Тутъ было намъ дѣла еще на полгода, а теперь хоть сейчасъ сѣй на полѣ пшеницу бѣлояровую!»
Пришли домой и еще болѣе изумились. Видятъ, что Ильюша ходить по двору бодръ и силенъ, владѣетъ руками и ногами, правитъ за нихъ всю работу крестьянскую. Стали они сына разспрашивать, какъ онъ оздоровѣлъ? И разсказалъ имъ Илья про свою встрѣчу съ калѣками, и какъ они его исцѣлили, какъ надѣлили его силою крѣпкою-богатырскою. Обрадовались отецъ съ матерью — думаютъ: «То-то будетъ нашъ сынъ работникомъ!»
А Илья и говоритъ имъ на это:
— «Нѣтъ, батюшка съ матушкой, не радуйтесь, не работничекъ я вамъ, не помощничекъ. Долженъ буду я скоро отъ васъ уйти — завѣтъ старцевъ-калѣкъ исполнить, постоять грудью за Русь православную».
На другой день пошелъ Илья въ чисто поле и видитъ — ведетъ мужикъ на базаръ жеребеночка немудраго: на видъ неказистъ, и шерстью косматъ, и мастью не вышелъ…
Купилъ Илья того жеребеночка, не торгуяся; что спросилъ мужнкъ, то и далъ за него. И началъ потомъ его выкармливать, началъ его выпаивать, началъ холить да выхаживать, а какъ минуло три мѣсяца — по три зари утреннія сталъ онъ его выводить въ свой садъ на росѣ по травѣ поваляться. И такой-то вышелъ изъ жеребеночка косматаго чудесный конь, что ему и скокъ не скокъ, и тынъ не тынъ! Такъ онъ единымъ махомъ черезъ тынъ взадъ да впередъ и скачетъ… «Ну, думаетъ Илья, на этомъ конѣ точно что можно ѣхать, куда захочешь». Вотъ онъ своему коню мочальную узду обрядиль, попоной его покрылъ, себѣ копье смастерилъ, лукъ тугой натянулъ, стрѣлокъ пѣвучихъ въ колчанъ набилъ, и пришелъ къ отцу съ матерью просить благословенія.
Дали ему отецъ съ матерью прощеньице-благословеньице, прощаясь надъ Ильей поплакали и пустили его на подвиги ратные.
Вотъ и вздумалъ ѣхать Илья Муромецъ нзъ Карачарова на чудной Черниговъ-городъ, оттуда на Кіевъ-градъ дорогою прямоѣзжею. Сталъ онъ только къ Чернигову подъѣзжать, и видитъ — подъ городомъ Черниговомъ стоить сила басурманская, которой и смѣты нѣтъ… Стоитъ, облегла городъ со всѣхъ сторонъ, хочетъ городъ изморомъ взять, въ конецъ разорить, церкви Божіи огнемъ спалить, а самого князя съ княгинею въ тяжелую неволю взять.
И вспомнилъ Илья завѣтъ старцевъ калѣкъ-перехожихъ; на бурушкѣ своемъ онъ пріоправился, да какъ ударитъ на силу басурманскую… Копьемъ колетъ, палицей побиваетъ, конемъ топчетъ: гдѣ проѣдетъ, — тамъ улица, гдѣ повернетъ — съ переулочкомъ.
И такого-то нагналъ Илья Муромецъ страху на силу басурманскую, что всѣ они пришли въ смятеніе великое; а молодцы-черниговцы какъ увидала со стѣны Божью помощь, такъ тотчасъ Ильѣ на подмогу изъ города высыпали и давай рубаться съ силой басурманскою. Побѣжала отъ города вся рать — сила несмѣтная, закаялась съ той поры подступать подъ его стѣны.
Принимали молодцы-черниговцы Илью съ великою честью, вели его на княжій дворъ къ своему князю, и сажалъ его князь за свой столъ на первое мѣсто, просилъ его на свою службу княжескую, приказывалъ быть ему воеводою. Отказался Илья Муромецъ отъ великой чести, говорить: «Гдѣ мнѣ крестьянскому сыну быть у тебя воеводою, найдутся у тебя люди на то старые, бывалые — я долженъ свой завѣтъ исполнить, постоять за землю Русскую, за вѣру православную. Такъ повели же ты мнѣ, князь, показать на Кiеву-граду дорогу прямоѣзжую, чтобъ мнѣ не плутать, не путаться.»
«Удалый добрый молодецъ, славный богатырь!» — говорить князь Ильѣ Муромцу — «видно, что ты весь свой вѣкъ сиднемъ дома сидѣлъ, надъ собой невзгодушки не вѣдалъ. Видно не знаешь ты, что ужъ тридцать лѣтъ нѣтъ отсюда пути въ Кіевъ прямоѣзжаго, и ѣздимъ мы въ Кіевъ околицей. Залегъ на той прямой дорогѣ Соловей-разбойникъ, Соловей, Одихмантьевъ сынъ, со своимъ проклятымъ родомъ, и нѣтъ мимо его никому пути: сѣрый звѣрь — и тотъ тамъ не прорыскиваетъ; черный воронъ — и тотъ не пролетываетъ. Сидитъ онъ, Соловей, на семи дубахъ, свищетъ разбойникъ по-соловьиному, шипитъ по-змѣиному, рявкаетъ по-туриному, и нѣтъ такого молодца удалаго, нѣтъ такого коня богатырскаго, который бы тотъ его посвистъ вынести могъ: какъ услышитъ, на землю мертвъ валится».
— «Спасибо тебѣ князь, на твоемъ словѣ, спасибо, что ты указалъ мнѣ въ Кіевъ дорогу прямоѣзжую; тою дорогою я и поѣду, — а въ животѣ нашемъ и въ смерти одинъ Богъ воленъ». Уroстилъ князь черниговскій Илью Муромца хлѣбомъ-солью, отблагодарилъ его дорогими подарочками, отпустилъ его на Кіевъ дорогою прямоѣзжею, и молвилъ вслѣдъ ему съ горестью: — «Жаль добраго молодца! Не сносить ему буйную голову!»
А Илья Муромецъ поѣхалъ черезъ дремучіе лѣса брянскіе, черезъ черныя грязи смоленскія и какъ сталъ подъѣзжать къ славной рѣчкѣ Смородинкѣ, видитъ — точно дорога засѣчена, и нѣтъ тамъ проѣзду ни конному, ни пѣшему. И только было хотѣлъ онъ черезъ ту засѣку скокомъ махнуть, какъ раздался по лѣсу соловьиный свистъ — того самого Соловья-разбойника! И отъ свисту, того соловьинаго темны лѣса къ землѣ преклонилися, съ деревьевъ листья посыпались… Не дался Илья страху, бьетъ коня по бедрамъ шелковой плетью, — а Соловей-разбойпикъ опять зашипѣлъ по-змѣиному, заревѣлъ-загудѣлъ по-туриному. Подъ Ильей-Муромцемъ конь на колѣна палъ… Разгорѣлось въ Ильѣ Муромцѣ сердце молодецкое:
