Сказка о Старом Адмиралтейском Якоре - [2]
Это была первая влага, коснувшаяся его железного тела.
— Ну, будь здоров, — сказал Федор Якорю. — Живи с миром.
В горне ярко разгорался уголь, освещая красное лицо кузнеца. Два веселых огня стояли в его глазах.
…Самые живучие воспоминания-это воспоминания детства и юности, впечатления первых встреч, радостей, огорчений. Первая тропинка, по которой прошли твои ноги. Дом, в котором ты начал сознавать себя. Первый друг. Первая учительница. Первая прочитанная книга. Первая обида и первая удача. Много будет потом удач, радостей и обид, книг, друзей, учителей, домов, где ты будешь жить, дорог и тропинок. Многие уйдут из памяти. А те, первые, — навсегда с тобой. Им нет забвения. Они будут приходить в твои сны так реально и ярко, как-будто явились из вчерашнего дня…
Необычным было первое в жизни путешествие у Старого Адмиралтейского Якоря. Не по морю, а по земле. Много дней везли его в обозе на скрипучей телеге, по бескрайним полям.
Неторопливо переступая короткими ногами, мерно шли пегие волы, напрягая мускулистые шеи. Гремели ярма. У каждого воза двигался погонщик в полотняной рубахе, оставляя на дорожной пыли клетчатые следы лаптей. На возах, кроме якорей, лежали смоленые пеньковые канаты, цепи, бочки с дегтем.
— Чего везете? — спрашивали встречные.
— Якоря, — важно отвечали чумаки.
— Чего, чего?.. Товар какой али продукт?
— Иди откушай, век сыт будешь.
Люди трогали пальцами невиданные железные чудища, пробовали поднять, качали головами.
— Куда везете?
— В Таганий Рог для флоту. По указу царя Петра.
И снова скрип колес сливался в одну монотонную песню. Только поодаль от дороги посвистывали сурки, столбиками стоя у своих норок, да без умолку звенели в небе жаворонки. Чумаки проворно подкрадывались к суркам и, бросая палки, иногда убивали степного свистуна. А вечером вытапливали в казанке из освежованных тушек зверьков пахучий жир и мазали им натертые воловьи шеи.
Ночами благодать и прохлада опускались на землю. Ветер приносил горькие запахи сухой полыни и чабреца. Было тихо-тихо. Лишь стрекотали кузнечики, да похрупывали на зубах волов стебли травы. Трещали в костре дрова, да наевшиеся каши с салом чумаки храпели так, что вздрагивали звезды.
Под утро на широкие лапы Якоря садились капельки росы. Вода… Он еще не знал, сколько ему придется увидеть ее на своем веку.
И вскоре он увидел целое море воды. Это было в тот день, когда парусный фрегат* «Александр Пересвет», рассекая грудью волны, вышел из бухты. А Якорь, подвешенный на канатах к бушприту, плыл впереди корабля, и было ему и страшновато и радостно перед ширью и блеском моря. Крутая белогривая волна ударила в борт фрегата, разбилась и обдала Якорь брызгами, словно благословляла на трудную флотскую жизнь.
Потом прозвучала громкая команда: «Отдать якорь!». Мгновенно ослабли канаты — и он ринулся вниз. Морская пучина податливо расступилась, впуская его в свои голубые покои.
На морское дно упал он стоймя, подняв вокруг себя мутное песчаное облачко. Стайка рыбок метнулась в сторону, закачались диковинные водяные растения.
Затем канат натянулся, повалил Якорь набок, и он, скользя, стал загребать лапой мягкий песок. Позади оставалась широкая полоса, как от плуга. Якорь впервые работал. Он ощущал, как напряглись его железные мускулы, и старался, чтобы люди были довольны им. Постепенно, зарываясь глубже и глубже в дно, он добрался лапой до твердого грунта и замер. Канат наклонно уходил вверх, терялся в голубом полумраке. Золотым колеблющимся пятном стояло в вышине солнце. Большая зубастая рыба с неподвижными глазами подошла, шевеля хвостом, и, прислонившись к Якорю, замерла, что-то выжидая.
Как давно это было… Истлели те канаты, и умерли те рыбы…
Вспомнилось Старому Адмиралтейскому Якорю первое увиденное им морское сражение.
Две эскадры, как две стаи лебедей, под всеми парусами, цепочками шли друг на друга. Море легонько колыхалось, и волны баюкали солнце, и Якорь не мог знать, что произойдет вскоре, во что превратится каждый корабль, похожий на красивую белую птицу. «Александр Пересвет» шел впереди, как вожак, и рядом с ним плыло его отражение с высокими мачтами и облачно-белыми парусами. Якорь видел и себя, отраженным в воде, и другие корабли, и всю залитую солнцем морскую даль.
Вражеская эскадра окуталась облачками дыма. В ответ фрегат вздрогнул, как от удара грома. Это заговорили пушки «Пересвета». Фонтаны воды поднялись к небу у самых бортов. Звуки выстрелов и свист ядер слились в сплошной гул. И волны больше не баюкали солнце. Оно исчезло в пороховом дыму.
Трещали дубовые доски бортовой обшивки под ударами ядер, рушились мачты. Лопались и бессильно повисали паруса, будто сломанные крылья. Кричали матросы.
А пушки палили и палили, смешивая небо с морем. Одно ядро угодило в Якорь, лопнуло и рассыпалось по воде шипящими осколками. С тех пор осталась вмятина на правой лапе Якоря, как зарубка молодости.
Когда вражеская эскадра, не выдержав огня русских пушек, ушла и дым рассеялся, на фрегате «Александр Пересвет» не было мачт, он наклонился набок, словно от боли, и плыл по воле ветра и волн.
Другие корабли зацепили его канатами с обоих бортов и повели, как ведут под руки с поля боя тяжелораненого. У входа в бухту они вытолкнули его на песчаную косу, чтобы он не пошел ко дну.
