Сказка 1002-й ночи - [14]

Граф сел на место, бледность и хладнокровие, свойственные ему по природе, вернулись.

— Я пойду за ней, — сказал ротмистр.

Он встал, испытывая некоторое облегчение, и все же на душе у него было тревожно.

10

Однако, самое трудное было еще впереди. Нелегко ведь в подобающих выражениях объяснить даме, что шах возжелал ее, так сказать, в качестве подарка, который хозяева должны преподнести гостю. И ни в коем случае нельзя было рассказывать ей всю историю целиком. Начальник полиции, занятый беседой с министром внутренних дел, поприветствовал Тайтингера дружелюбно, но так, словно они с ним не виделись, самое меньшее, несколько дней. Министр поспешил удалиться, пробормотав какие-то извинения.

Ротмистр спросил:

— Седлачек уже вернулся?

На лице начальника полиции отразилось крайнее удивление.

После мгновенного замешательства Тайтингер сообразил, в чем тут дело. Начальник полиции не хотел ни о чем знать — он умывал руки, он умывал руки на всю оставшуюся жизнь. Ротмистр сказал только: «Я сейчас вернусь!» — и поскорее ретировался. Хоть он и понял, что начальник полиции будет от всего открещиваться, но не догадался и догадаться не мог, к каким последствиям приведет затеянная авантюра. Он прямиком отправился к графине.

— Меня прислал ваш муж, — сказал он.

Итак, пока все шло гладко. Подали экипаж. Графиня В. с мужем сели в коляску. И прежде чем граф успел что бы то ни было сказать кучеру, Тайтингер крикнул тому с отчаянной лихостью:

— В Пратер! Господа желают подышать свежим воздухом!

Как только колеса экипажа бесшумно завертелись и стало слышно лишь доброе цоканье копыт обеих гнедых, ротмистр устыдился своего жалкого восклицания. «Я в самом деле слишком много выпил, — подумал он. — Или я не в своем уме».

Но нет, он был в своем уме: он все продумал и рассчитал правильно. Ибо «специалу» Седлачеку совершенно не требовались подробные указания и посвящение во все тонкости дела, ему вполне хватало собственной фантазии.

Ни ему самому, ни его подчиненным не удалось в столь сжатые сроки отыскать бабенку — или, как выразился Седлачек, «особу», — которую можно было бы подсунуть Его Величеству вместо избранной им дамы. Седлачеку не оставалось выбора: надо было доставить из известного заведения госпожи Мацнер Мицци Шинагль.

Он поспешно вырвал ее из объятий какого-то лесничего — и, в чем была, полуодетую, в ярко-красном платьишке длиной до чулочных подвязок, посадил в свой фиакр. В пути у него было достаточно времени, чтобы проинструктировать ее.

— Рта не раскрывай, ясно? — сказал он. — Если он спросит, как тебя зовут, отвечай: Элен. Прикинься этакой невинной дурочкой. Ничегошеньки, мол, не понимаешь, не умеешь. Ты — дама, ясно? Ты хоть помнишь вообще, как у тебя было дело с твоим первым? Ну-ка пошевели глупыми мозгами и припомни! Давай покажи мне, как ты умеешь, только совершенно естественно! Только покажи, ясное дело, я же при исполнении. Ну?

Седлачек оставил крошку Шинагль в фиакре с поднятым верхом. Перед этим фиакром, поставленным в сторонке от остальных, патрулировал часовой. Мицци Шинагль мерзла.

Нужно было раздобыть бальное платье, бледно-голубое, шелковое, с глубоким вырезом, корсет, жемчуга и диадему. Седлачек обо всем позаботился. Уже четверть часа его люди, четверо способных сотрудников, рылись в костюмерной Бургтеатра. Ночной сторож светил им фонарем. Четверо призраков, одетые, как благородные господа, во фраки, с тросточками в руке и с цилиндрами на голове, суетились в грудах театрального реквизита, всегдашняя неразбериха которого в силу ночного времени только возрастала. Они сгребли все, что казалось шелковым и имело бледно-голубой цвет. Набили брючные карманы фальшивым жемчугом, грошовыми, но ослепительными диадемами, искусственными цветами, небесно-голубыми подвязками, блестящими пряжками и застежками. Все делалось стремительно и ловко — в отличие от большинства дел, предпринимаемых в Австрийской империи, в метрополии и в провинциях. Еще немного — и девица легкого поведения Шинагль, на посторонний и к тому же восточный взгляд, вполне могла сойти чуть ли не за даму. Ее оставили в гардеробной чиновника 2-го класса Антона Вессели, дочь которого совсем недавно пришлось самым брутальным образом покинуть Тайтингеру.

Все дальнейшее осуществлялось под прямо-таки благородным руководством Седлачека и с помощью расторопного Кирилиды Пайиджани. В закрытом экипаже, за которым следовал в фиакре Седлачек, Его персидское Величество были доставлены в заведение госпожи Мацнер. Если бы какой-нибудь завсегдатай борделя очутился в это время поблизости, то ему почудилось бы, будто и дом, и вся улица заколдованы. Дом дремотствовал, переулок дремотствовал, фонари не горели, и, казалось, каким-то образом погасили весь внешний мир. Не спала только узкая полоска равнодушного неба над крышами, и на небе сияли серебряные звезды.

Да и внутри дом Мацнер тоже было не узнать. Все обитательницы сидели взаперти в своих комнатах. Ключи забрала госпожа Мацнер. В своем пепельно-сером, наглухо застегнутом платье, в полумраке, который она сама же с немалым трудом, прибегнув к драпировке и покрывалам, создала, чтобы не слишком уж бросалось в глаза чересчур обыденное и недвусмысленное убранство, госпожа Мацнер могла сойти за призрак молчаливой, но посвященной во все тайны камеристки, вспугнутый из могилы долгие годы, если не столетия после смерти. Вошедшую пару, Мицци и Его Величество, она встретила низким поклоном. Не слышно было ни звука, да и увидеть можно было лишь весьма немногое. Его Величество шах наверняка мог подумать, будто очутился в одном из тех волшебных западных замков, которые много лет назад, еще в Тегеране, рисовала ему его буйная фантазия. И он впрямь именно так и подумал.