Сказитель из Марракеша - [36]

В баночке с краской увяз мотылек. Пока мы вызволяли его, между нами установились своего рода отношения. Я предложил чужестранке мятного чая. У меня на чайнике арабское клеймо; когда чужестранка стала им восхищаться, я объяснил, где можно купить точно такой чайник. Затем я выбрал подходящую дощечку, взял мольберт и попросил свою модель сохранять неподвижность до тех пор, пока не почувствует неудобство.

Я писал быстро, коротко взглядывал на модель и переводил глаза на дощечку. Пока я работал, в ушах моих звучал гулкий голос уличного рассказчика — возможно, твой, — и это было восхитительно. Женщина попросила переводить; я очень старался. Рассказчик повествовал о Лейле и Меджнуне, злосчастных любовниках; даже в моем неуклюжем переводе история тронула чужестранку до слез.

— Не шевелитесь, — просил я. — Оставайтесь неподвижной сколько можете.

Она сидела, не сцепляя рук, на складном стуле, в профиль ко мне. Взгляд был несколько рассеян, ибо она смотрела в полупустую пиалу мятного чая, что заменяла нам розу. Чужестранка оказалась идеальной моделью; я накладывал быстрые мазки, заполнял дощечку деталями, добавлявшими сходства с персидской принцессой.

Тем временем мужчина приблизился ко мне и спросил, всегда ли я так быстро работаю. Всегда, отвечал я; впрочем, сейчас уже медленнее, чем несколько лет назад. Полагаю, это благодаря опыту.

— Опыт влияет на скорость?

— Опыт заставляет думать о том, как передать характер модели. На это нужно время.

Кажется, мои слова удовлетворили чужестранца. Он больше не задавал вопросов — к счастью, ибо разговоры мешают работать.

И вот я нанес последние штрихи, отложил кисть и отодвинул мольберт. Женщина поблагодарила меня, потянулась, подняла затекшие руки. Весь процесс занял чуть больше сорока минут. Я похвалил женщину, сказал, что она превосходно позировала. При виде портрета она улыбнулась.

— Неужели я такая хорошенькая?

— Нет, гораздо лучше, — галантно возразил ее спутник.

— Краска будет сохнуть до завтрашнего утра, — предупредил я.

— Мы прямо сейчас отнесем портрет в гостиничный номер, — успокоил чужестранец.

— Потом, как подыщем ему подходящее место, фото вам отправим, — пообещала женщина.

Я молча улыбнулся. За годы работы я слышал множество подобных обещаний, однако до сих пор не получил ни единой фотографии. Наверно, это в природе вещей; я не виню своих заказчиков. Каждый раз ими движет благой порыв.

— Может, завтра мы закажем портрет моего мужа, — шаловливым тоном произнесла чужестранка.

— Я к вашим услугам, мадам, — серьезно отвечал я.

— Ты ведь хочешь портрет? — спросила чужестранка своего спутника.

Он только огладил бороду, но ничего не ответил.

Мы уладили финансовый вопрос, пожали друг другу руки, и чужестранцы ушли. Мне было грустно; впрочем, меланхолия почти всегда охватывает меня, когда я расстаюсь со своим произведением. Это в природе вещей. Я провожал чужестранцев взглядом и видел, как они двинулись к авеню Мохаммеда Пятого, и даже сделал несколько шагов в этом направлении. Однако я довольно быстро взял себя в руки и вернулся к мольберту. Сложил его, убрал кисти и краски и стал смотреть на набросок чужестранки. Это меня утешило.

— Я рассказываю об этом, совершенно не стыдясь, — закончил портретист. — Не понимаю, как может быть иначе. Чужестранцы чрезвычайно мне понравились; на следующее утро я не поверил в их исчезновение. Мысль о них не оставляла меня, не давала работать. Их лица в разных ракурсах теснились в мозгу, застили новый портрет. То и дело меня охватывало безумное желание бросить все и бежать прочь, однако я напоминал себе, что за нужда меня тут держит. Я не мог позволить чувствам мешать работе. Поэтому я никуда не побежал; я остался писать портреты.

На сем Тофик потупился и замолчал.

Хадиджа кивком подозвала меня, заставила наклониться. Понизив глухой голос до шепота, она сказала:

— Здесь находится человек, у которого совесть нечиста.

Я быстро оглядел слушателей и ответил:

— Знаю.

Хадиджа резко обернулась к портретисту:

— Скажи, юноша, есть ли среди собравшихся человек, которого ты видел в тот вечер на площади?

Тофик огляделся, помедлил и указал на мотоциклиста.

— Его я видел в тот вечер, — заявил он уверенным тоном.

Мотоциклист не стал скрывать свое истинное лицо.

— Твои слова лживы, как и вся твоя дурацкая история.

Художник двинулся к мотоциклисту, но Хадиджа воздела руку.

— Оставь его, — сказала она. — С ним связываться себе дороже.

— Кто он такой? — спросил художник, резко остановившись.

— Полицейский, — последовал ответ. — Джемаа — его территория.

Мотоциклист нехорошо усмехнулся. Слова его были обращены к Тофику:

— Завтра чтоб явился в участок ровно к девяти утра. Обсудим отдельные пункты твоей деятельности в Марракеше, господин художник из Танжера.

Хадиджа тотчас вмешалась:

— Что за нужда, сержант Мохтари, применять такие крутые меры? Мальчик всего-навсего ответил на мой вопрос. Может, договоритесь?

Полицейский усмехнулся неприятнее прежнего.

— Мне его мазня без надобности. — Следующая фраза относилась ко мне: — Я уезжаю. Чтоб к полуночи прикрыли лавочку. Понятно?

И завел мотор. Мы молча смотрели ему вслед. Когда он скрылся из виду, художник вздохнул и упавшим голосом произнес: