Сказитель из Марракеша - [31]

— Довольно щенячьей чепухи! — раздался грубый мужской голос. — Давай рассказывай, что тебе там приснилось!

Азиза вздрогнула, ее хрупкая уверенность пошатнулась.

— В моем сне нет ничего особенного, мой благодетель, — нерешительно произнесла Азиза. Кусая губы, она обратила взгляд на меня. — Хочешь, чтобы я продолжала?

— Не обращай внимания на невеж, Азиза. Рассказывай дальше.

— На чем я остановилась? Простите, я забыла…

— Вы с Айшой ночевали на базаре, — ободрил я.

— Пожалуй, перейду сразу к своему сну, — осмелела Азиза и помедлила, ожидая моего разрешения. Затем произнесла: — Что рассказать вам, мои благодетели? Все было так, будто я едва очнулась от сна. Я лежала не под навесом в торговом ряду, а посреди площади Джемаа. Я была одна: Айши больше не было со мной. Я видела Джемаа, подобную полю, залитому лунным светом. Все погрузилось в глубины тишины. Никогда прежде медина не представала мне такой пустынной. Казалось, жизнь покинула ее, ушла, как вода в песок.

Охваченная тревогой, я побрела через площадь. Я по обыкновению искала убежища под навесами в торговых рядах, однако, когда до них оставалось менее сотни шагов, на площадь шеренгой вышли могильщики. С их лопат летели комья грязи. Один или два могильщика пнули эти комья и сплюнули, но ни звука не слетело с их уст и ничем они не показали, что видят меня. В ужасе я смотрела, как они проследовали к гробницам Саадитов. Ужас парализовал меня.

Казалось, минула целая вечность. И вдруг на Джемаа выехали десять тысяч всадников. Они двигались от дворца Ахмеда Победоносного и были грозны и величественны. В знаменах прятались тени, доспехи сверкали подобно чешуе. Всадники стали объезжать Джемаа по кругу. Сначала они сдерживали коней, затем принялись пришпоривать их, так что кони помчались как бешеные. Вскоре я только и могла видеть, что движущуюся стену в мелькании черных пятен и стальных отблесков.

Один за другим всадники начали выпускать стрелы. Каждая стрела загоралась огнем, описывала в небе дугу, освещала ночь подобно факелу. Одна из стрел пронзила мне грудь. Все поплыло перед глазами, Джемаа накренилась и свернулась в воронку, а встала у меня из-под ног уже в обличье женщины — прекрасной, царственной женщины с огромными черными глазами, подведенными сурьмой. Голову ее венчала корона из ветров пустыни. Женщина поднялась в воздух и стала удаляться. Я взмолилась о помощи, и тогда она вернулась и пальцами выколола мне глаза. Тут я поняла: это джинн, злой дух. Я очнулась от сна. Страх душил меня как петля.

Азиза глубоко вдохнула и дрожащими руками поправила складки бурнуса. Взгляд ее обежал площадь. Когда она снова заговорила, голос был еле слышен из-за бремени воспоминаний.

— О мои благодетели! Всего два дня назад мне снова приснились десять тысяч всадников! Мне снилось, что я на площади Джемаа. Я видела, как поднимались в воздух эти устрашающие воины. Что за удивительное зрелище! Из темноты, окутывавшей площадь, мой взгляд устремлялся за воинами, а они скакали по небу, и знамена развевались за ними. Воины громоздились на горизонте подобно горам. Я следила за ними, пока они не приблизились к мосту меж двух облаков, и тут я поняла: теперь нужно опустить глаза и оставить всадников у этой переправы. Я радовалась за них, ибо кто из нас не хотел бы оказаться на их месте — на пороге рая?

Азиза снова помолчала. Я не мог определить, закончила она рассказ или будет продолжение. С закрытыми глазами и приподнятой головой, она стояла одна в кругу. Казалось, она слилась воедино со своим сном.

Наконец Азиза подняла веки. Голос дрожал от волнения.

— Вот и все, что я могу вам поведать. Надеюсь, вы не разочарованы, о мои благодетели и благодетельницы.

Молчание нарушила Хадиджа.

— Напротив, дитя, — произнесла она гулко и звучно, — в твоих устах сон обрел форму. Тебе удалось сделать его осязаемым. Ты донесла до нас все его многочисленные сцены.

Азиза поклонилась. Чадра спрятала грустную улыбку. Эта скованная фигурка, закутанная с головы до ног, растрогала меня до такой степени, что я поднялся и приветствовал Азизу как ровню.

— Ты великолепно пересказала свой сон, Азиза. Ты с грацией и достоинством провела нас сквозь самую тяжелую ночь, сквозь самое тревожное видение. Ты молодец.

— Достойная замена для тебя, Хасан, — пошутил кто-то.

— Весьма достойная, — улыбнулся я в ответ.

Жестом сожаления Азиза вскинула ладонь к лицу.

— Но меня не было на площади в ночь, когда исчезли чужестранцы. — И повторила: — Меня не было в ту ночь на площади. Тогда у меня еще был дом, был муж, был небольшой садик. Ничто не вынуждало меня искать убежища от ночной тьмы. В ту ночь я не выходила на площадь.

— Зато я выходил, — произнес мужской голос.

Хендрикс

— Я выходил на площадь в ту роковую ночь. Я был там.

Мы все обернулись. Говорил музыкант-гнауа. Наряд, ярко-белый, выделял его из темноты. Ремень барабана был перекинут через плечо, сам барабан висел на уровне пояса. В том, как держался гнауа, в самой его неподвижности чувствовалась особая гордость: здесь, на Джемаа, погруженной во тьму, он был величественным до чужеродности. Барабан казался частью своего хозяина; гнауа поглаживал его, как бы осязая тайный смысл, доступный ему одному.