Скажи машине «спокойной ночи» - [34]

«Мидас – это тот парень, который убил свою семью».

– Ты мне не поможешь? – спросил Эллиот. Он намотал полоску до самых пальцев и теперь не мог заправить конец.

– Завтра я помочь не смогу, – предупредила Вэл.

– Мне просто нужно во всем разобраться.

– Ты и лицо обмотаешь?

– Конечно.

– Хм.

– В противном случае это не имело бы смысла.

– Как думаешь, может, тебе стоит оставить руки напоследок?

– Я пытаюсь разобраться, – повторил он, на этот раз с выражением.

Вздохнув, Вэл спрыгнула со стола и взяла конец полоски, но вдруг замерла и потерлась лицом о ткань. В этот момент она выглядела очень похожей на свою кошку.

– Божественные ощущения. Что это?

– Викунья.

– Это кролик?

– Вид верблюда.

– Мягкий вид верблюда.

Глаза ее были закрыты от удовольствия, ресницы слегка касались щек. Для цикла произведений «Валерия» Эллиот сделал слепок лица Вэл из гипса и нанес поверх глину, растирая пятнышки до тех пор, пока поверхность не стала выглядеть как мрамор. Для ландшафта лица он использовал растения, прикрепляя их металлическими пластинками и крошечными винтиками, а также синтетическую кожу, которая выращивалась в соляной ванне. Но, взглянув сейчас, он обнаружил, что черты его жены стали ему незнакомы. Это были формы, расположенные в одной рамке, но никак не соответствующие друг другу. Эллиот отвел взгляд. Мысль о том, что он, возможно, ее совсем не знает, причиняла ему боль.

И, конечно, сейчас был самый неподходящий момент, чтобы сказать:

– Ты просто не собираешься мне рассказывать?

Вэл на мгновение прикрыла глаза. Крошечные вены разветвлялись от центров ее век, светло-розовые, словно подсвеченные неким источником света у нее в голове. Глаза ее вдруг открылись, и она молча посмотрела на него. Затем заправила конец полоски в намотанную на его руке ткань, мягко скользнув ногтями по ладони, снова уселась на стол и сунула в рот еще немного лапши.

– А если я скажу, что не стану? – жуя, ответила она.

– Никогда?

– Да. Никогда.

– Тогда мне останется только гадать… – Он сделал туманный жест замотанной, как у мумии, рукой. – Тогда я не знаю.

– Что, если я скажу, что вчера вечером я лгала? Если я скажу, что сказала тебе это, только чтобы посмотреть на твою реакцию?

– А это так?

Она пожала плечами и уставилась в свою коробку. Но все же он ее знал или, по крайней мере, знал достаточно хорошо, чтобы понять, что ее напряженные шея и рот означают, что Вэл не лгала. Сердце Эллиота начало колотиться под полосками ткани, которые теперь больше походили не на бинты, а, скорее, на нити паутины.

Вот что произошло накануне.

Элиот и Вэл выпивали поздно вечером. Вэл еще достаточно молода, так что алкоголь для нее пока способ досуга, а не анестезия, и их вечера очень часто заканчивались бокалами с размельченным льдом. Публичное поедание меда с похмелья – в порядке вещей, рассуждал Эллиот, и действительно может помочь с отрыжкой.

Они обсуждали план Apricity для Эллиота, который оказался пустым. Таким же пустым, как и много лет назад, когда он впервые сел за Apricity. Как объяснила ему Перл в извиняющейся и торопливой манере, пустые результаты получало немногим менее 2% населения. Как будто она беспокоилась о том, что нулевой результат его взволнует. Это не так. На самом деле Эллиот чувствовал, что это ему подходит. Ему нравилось быть чистым листом. Неисписанной страницей. Смотрящим в зеркало вампиром.

– А может, ты уже счастлив, насколько это возможно? – спросила Вэл, поворачивая свой бокал так, что кубики льда завертелись в нем.

– Ты делаешь меня счастливым, – машинально ответил он. Когда она не ответила, он поднял взгляд и увидел, что ее глаза полны слез. – Что такое, Вэл? Что случилось?

– Я сделала кое-что плохое, – ответила она.

И отказалась сказать больше. Когда он попытался убедить ее, что это не может быть таким уж плохим, она снова заплакала. Когда он сказал, что любит ее несмотря ни на что, она заплакала еще сильнее. Тем не менее Вэл не рассказала, что она сделала. Разумеется, Эллиот спросил ее. Он спрашивал снова и снова, а она снова и снова качала головой. Когда простые вопросы не сработали, он подумал, что ведет себя так, будто ему все равно, и, наконец, начал умолять ее рассказать. То, что началось как беспокойство из-за слез Вэл, стало неверием в то, что она откроется ему, игрой, чтобы заставить ее признаться, и неожиданно глубоким колодцем горечи. Виски и горечи. Ради нее Эллиот бросил свою жену. Своего сына. Он изготовил ее лицо из металла, мрамора, дерева и показал его миру. О чем она не могла рассказать ему? Какой секрет он не заслуживал услышать? В конце концов, Эллиот пошел спать в расстроенных чувствах. Утром, когда он проснулся, Вэл уже ушла на работу. Ведь у нее по плану было утреннее совещание.

В тот день на платформе Эллиот решил, что не станет просить Вэл открыть ему свою тайну, и, в конце концов, она признается сама. Как будто он неподвижно стоял в переулке и уговаривал кошку вернуться домой после того, как она выскочила из кухни. Но сейчас он снова спрашивал, а Вэл не отвечала – она ела лапшу и казалась совершенно невозмутимой.

Момент был как будто знакомым, и Эллиот с усилием вспомнил, что такое уже происходило раньше, только с другой стороны. Он узнал в своем голосе отчаяние его бывших подружек (и даже отчаяние Перл), когда они, наконец, понимали, что он порывает с ними. Обычно Эллиот молча наблюдал, как они хватаются за шанс восстановить то, что, как он знал, уже кончено.