Скажи ее имя - [33]

10

В первую зиму после смерти Ауры я все время следил за тем, чтобы не потерять перчатки, шляпу или шарф. С тех пор как в детском саду на меня возложили ответственность за сохранность моих перчаток, шляпы и шарфа, кажется, не было ни одной зимы, чтобы я что-нибудь не потерял. К слову, Аура была такой же рассеянной, если не хуже. По нашей большой кладовке было раскидано около дюжины непарных перчаток, ее и моих, напоминавших одиноких птиц в заброшенном зоопарке. По меньшей мере один раз за зиму Аура влюблялась в какую-нибудь шапку (зимние головные уборы все еще были для нее экзотикой) и носила ее повсеместно, даже когда на улице было не холодно. Запуская руки под очередную шапку, ведомый намерением покрыть поцелуями ее расцвеченные морозом щеки, я думал: это всего лишь вопрос времени, когда она ее потеряет, — и ни разу не ошибся. Мне вспоминается одно утро, проведенное в попытках восстановить наши похождения накануне: я обзванивал каждый бар и ресторан, в котором мы побывали, зачастую по-испански объясняя утренней бригаде уборщиков или поваров, какую именно шапку Аура могла забыть в их заведении. Куда бы я ни шел в ту первую зиму без Ауры, я все время похлопывал себя по застегнутым на молнию карманам куртки, чтобы убедиться, что перчатки все еще на месте, я продолжал это делать, даже будучи мертвецки пьян. Если я замечал, что молния расстегнута, если перчатка или хотя бы пальчик торчали из кармана, я вскрикивал и подчас проклинал себя вслух с таким остервенением, что люди на улице, в метро или за соседним столиком начинали бросать на меня встревоженные и любопытные взгляды. Я не потеряю эти перчатки, mi amor, обещаю тебе, бормотал я про себя, будто это были ее перчатки и она надеялась, что я их верну. И впервые за все прожитые мною зимы я не потерял ни перчатки, ни шапку. Но я потерял шарф — в одну длинную, январскую, пьяную ночь в Берлине, куда сбежал из Бруклина на все три недели праздников в ту первую зиму без Ауры. Я отказывался покупать новый, несмотря на зверский холод, царивший в этом городе, словно принесенный с бескрайних русских степей, усыпанных телами погибших воинов. Спустя неделю, по возвращении в Бруклин, я начал обматывать шею одним из шарфов Ауры, из черной пашмины с белым узором, расшитым серебряными нитями. Люди говорили: «Какой прекрасный шарф» или «Какой чудесный у вас шарф», а я отвечал: «Это Ауры», и иногда люди, в основном женщины, кивали: «Мне так и показалось», или просто похлопывали меня по плечу. Тот же самый шарф я намотал на шею, когда готовился к следующей зиме без Ауры.

В этот раз я продержался только до середины декабря, пока на выходе из метро не засунул руку в карман и не обнаружил, что перчатки в нем нет. Я зашел в кладовку и нашел старую перчатку с левой руки от какой-то другой пары, но когда в скором времени потерял и ее, то уже не переживал. Но я все еще надеялся не потерять шапку, серую матерчатую летчицкую шапку с ушами из искусственного меха. Аура была со мной, когда я купил ее за десять долларов в Чайнатауне в нашу последнюю зиму.

* * *

Аура жила в Копилько примерно с шести лет и до того момента, пока не уехала в Техасский университет. После возвращения из Брауна она несколько месяцев прожила в новой высотке с матерью, а затем одна перебралась обратно в Копилько, ту квартиру мать еще не успела продать. Именно в Копилько мы с Аурой провели нашу первую ночь. Сколько поворотных событий в жизни Ауры произошло в этом месте. Когда ей было одиннадцать, к ним из Такско приехала погостить бабушка, Мама Виолета. Предполагалось, что она останется на месяц или дольше, был даже шанс, что она переедет к ним насовсем. Но через несколько дней разразился скандал, который Аура подслушала у дверей своей спальни: Мама Виолета страшно оскорбляла ее мать, даже назвала ее шлюхой, Хуанита кричала в ответ и требовала, чтобы бабушка немедленно уехала. И бабушка уехала. Аура думала, что Мама Виолета в бешенстве выбежит из квартиры и, побродив по стоянке, смиренно вернется домой, чтобы в слезах попросить прощения за произнесенные в запале ужасные слова. Однако вместо этого она просто собрала чемодан и ушла, больше не сказав ни слова ни дочери, ни даже внучке. В те времена Хуанита редко пила, каждые выходные устраивала пробежки вместе с Родриго и занималась аэробикой, ее тело было подтянутым, кожа гладкой и свежей, она всегда красиво одевалась. О, ты не представляешь, какой хорошенькой она была, с детской гордостью и обожанием говорила Аура. Она так никогда и не узнала, или не сказала мне, из-за чего вспыхнула ссора, но верила, что если и было событие, ставшее отправной точкой медленного, поначалу незаметного падения Хуаниты, то это была та самая ссора с Мамой Виолетой.

Спустя шесть лет Хуанита выставила из Копилько и Катю. К тому моменту никто уже не считал ее такой идеальной. Увлеченная перспективами, которые открывались перед ней благодаря красоте, своенравная, помешанная на парнях, она всю юность воевала с Хуанитой. Несмотря на прекрасные выпускные оценки, она провалила крайне сложный вступительный экзамен в Национальный университет. Поэтому, когда пожелавшую обучаться бизнес-управлению и мечтавшую о карьере в сфере моды Катю приняли в частный университет, Хуанита кое-как наскребла денег и выдала их ей на обучение. Неделя шла за неделей. По вечерам Катя возвращалась домой с пакетами из «Паласио-де-Йерро» и других дорогих магазинов, однажды она начала щеголять в новых итальянских кожаных сапожках, которые так запали Ауре в душу, что каждый раз, покупая себе обувь в Нью-Йорке или просто глазея на витрины, она словно видела среди прочих моделей эти Катины сапоги, слегка поношенные, пыльные и печальные, а заодно вспоминала сводную сестру, которая после стольких лет доминирования и тирании неожиданно исчезла из ее жизни. Дабы не расстраивать Родриго, Хуанита практически всегда закрывала глаза на дедовщину, устраиваемую Катей младшей сестре. Но как только Хуанита обнаружила, что Катя, притворяясь, будто каждое утро уходит на занятия, на самом деле так и не была зачислена ни в одно учебное заведение и спустила все отложенные на образование деньги на шмотки, эти сапоги и своего бойфренда, она отлучила Катю от семьи. Родриго не стал защищать дочь, возможно, просто не рискнул. Кате стукнуло девятнадцать, она уже не была ребенком и совершила ужасающе неблагодарный поступок; что ж, пора было ей научиться самой отвечать за себя. И Катя, не тратя времени даром, взялась за устройство своей жизни, будто отлучение от Копилько и семьи стали для нее давно вожделенным благом. Она нашла жилье, кое-какую работу модели, а затем устроилась секретарем в экономический институт. При этом она вернулась к учебе, поступила на вечернее и самостоятельно оплачивала обучение. Родриго, не скрываясь, но и не афишируя этого, продолжал общаться с дочерью. Хуанита так никогда и не простила Катю. Но и Катя не простила Хуаниту, так и не выказав желания повиниться и не сделав никаких шагов к примирению. Пройдет десять лет, прежде чем Катя и Аура встретятся снова.