Скажи ее имя - [32]

Затем я пошла на этот жуткий рынок и наткнулась на Луиса, который угостил меня виски, поначалу оно показалось мне крепким, но я привыкла. Около 10:40 я решила идти домой, как раз вовремя, чтобы обмануть маму.

На завтрак были яйца, но есть не хотелось, мне вполне хватило виски. Потом пришлось проводить маму на работу, и пока она думает, что я сижу тут, за одним из многочисленных столов, я спускаюсь вниз к автомату с газировкой. Нахожу автомат и аккуратно, чтобы никто не заметил, шарахаю по нему и вытаскиваю банку. М-м-м, вкусненько. Потом поднимаюсь наверх, а мама так и не знает, что я сегодня делала.

Возможно, Аура подозревала, что мать сует нос в ее дневники, или же эта последняя запись была ее фантазией. Хотя кто знает. К тому времени Аура уже начала тусоваться в Копилько со старшими ребятами, и, по ее собственным словам, некоторые ее проделки не сильно отличались от этой.

Мы с Хуанитой так и не смогли сесть и обговорить раздел имущества Ауры; мы просто не затрагивали эту тему. Я был готов отдать практически все, что ей захотелось бы, и уж точно детские дневники дочери. Мне позвонил кузен Хуаниты и потребовал компьютер Ауры, но я отказал, и не только потому, что его купил я, а потому, что очень многое на его жестком диске принадлежало нам обоим или было частью наших отношений: фотографии, музыка, свадебный сайт, тексты, над которыми мы вместе работали; на нем были сохранено все, что писала Аура. Вместо этого я пошел к мастеру и заплатил за то, чтобы он скопировал на диски все содержимое компьютера, за исключением, по совету юристов, ее электронной почты. Но примерно через месяц после смерти Ауры я получил письмо от адвоката Хуаниты — юриста из университета, одного из коллег Леопольдо: у меня было два дня, чтобы освободить квартиру в Эскандоне, где мы с Аурой жили. Вообще-то письмо предназначалось даже не мне, а одному из моих нью-йоркских друзей, юристу, приезжавшему на нашу свадьбу и присутствовавшему на похоронах. Хуанита и ее поверенный, видимо, полагали, что он мой адвокат, но он, хоть таковым и не являлся, помог мне найти другого в Мексике. Очевидно, у них не было законного права столь стремительно выселить меня, овдовевшего мужа, хотя юридически квартира принадлежала Хуаните, но у меня не было ни сил, ни желания сопротивляться. Не потому, что я их боялся. Я бежал от необходимости столкнуться со всей мощью их ненависти и обвинений. Я забрал из квартиры все. Должно быть, это удивило Хуаниту. Вероятно, она думала, что я оставлю большую часть вещей Ауры, включая тот старый кофр, в котором она хранила детские дневники, наряду со школьными тетрадями и другим барахлом. С собой в Бруклин я увез и диски с содержимым ее компьютера.

Я оставил в квартире только одну вещь — книгу политических афоризмов Леопольдо, подписанную в дар Ауре. Я положил открытую книгу на пол обложкой вверх и с силой наступил на нее, так, чтобы оставить четкий отпечаток подошвы, а затем закинул ее в гору мусора. Еще я оставил нашу дешевую мебель, включая сосновый обеденный стол с плотницкого базара в Тлялпане, школьные сочинения Ауры и аккуратную стопку старых семейных фотографий; а также конверт с серебряным браслетом, принадлежавшим в детстве Хуаните, с ее именем, выгравированным на маленькой бляшке, и запиской о том, что этот браслет был на Ауре в тот последний день на берегу.

У меня есть дядя, который возненавидит тебя, сообщила мне Аура вскоре после того, как мы начали встречаться. А ты будешь ненавидеть его.

Но я не ненавидел Леопольдо. Он был одним из немногочисленных родственников Ауры, она любила его и, казалось, он тоже любил ее, так что я изо всех сил старался найти с ним общий язык. К тому же он был забавным. Ему нравилось выражаться афоризмами. Наблюдая в ресторане за пожилой парой за соседним столиком, закатившей официантке бурную сцену и отчаянно жестикулирующей, он заметил тем слегка суховатым тоном, которым, должно быть, очаровал шестилетнюю Ауру и ее кузенов, называя их bichitos: старикам стоит выходить на люди, только чтобы быть лапочками.

Но он также был заносчивым и тщеславным человеком, который прекрасно знал, что все вокруг это замечали, а в некоторых случаях, очевидно, даже получал истинное удовольствие, заставляя людей гадать, действительно ли он такой мерзкий или это своего рода извращенный спектакль. Как и его сестру Хуаниту, мать в раннем возрасте отослала сына подальше от себя, в военное училище в Табаско, где умный, чувствительный и замкнутый мальчик натерпелся всякого. Манера держаться навытяжку, старомодная церемонность в общении, человеконенавистничество и враждебность появились в те годы вместе с незаживающей раной в его душе.

Я не до конца понимал, насколько он ненавидит меня, до тех пор пока на похоронах Ауры случайно не поймал его взгляд. Я рыдал в окружении друзей, казалось, я был не способен поприветствовать или обнять кого-то, не разрыдавшись. Повернувшись, я встретился с прямым, переполненным лютой ненависти взглядом Леопольдо. Помню, как тогда подумал: «А это еще что?» Но быстро забыл обо всем, в тот момент мне казалось совершенно нормальным, что все ведут себя неадекватно. Позднее я лучше понял значение этого взгляда. В нем была не только ненависть. Это был взгляд следователя, полный нарастающей подозрительности и логических умозаключений. Он смотрел на меня, как Порфирий Петрович смотрел на Раскольникова.