Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова - [293]

Движение Земской рати к столице произвело великое смущение в московских таборах под Москвой. Часть «атаманьи» прибыла в Ростов «для разведки, нет ли какого злого умысла над ними», и была, разумеется, отлично принята Пожарским и Мининым, которые одарили их «деньгами и сукнами».

Но Заруцкий не хотел вступать в какие бы то ни было соглашения с ненавистной ему земщиной. 28 июля он побежал из-под Москвы: «И пришед на Коломну, Маринку взяша и с Воренком, с ее сыном, и Коломну град выграбиша», после чего отправился в Рязанские места «и там многу пакость делаша». Трубецкой же с товарищами остался под Москвой в ожидании подхода рати Пожарского, причем против последней в казачьих таборах продолжало господствовать далеко не дружелюбное настроение.

Тем временем, послав с пути от Ростова отряд на Белоозеро для обеспечения себя со стороны шведов, «князь Дмитрей же Михайлович Пожарской и Кузма да с ним вся рать, поидоша от Переяслявля к Живоначальной Троице и приидоша к Троице». Это было 14 августа. «Власти же ево и воеводы встретиша с великой честию. И сташа у Троицы меж монастыря и слободы Клемянтьевской, а к Москве же не пошол для того, чтобы укрепитися с казаками, чтобы друг на друга никакова бы зла не умышляли».

Однако вслед за тем к Троице прибыли новые тревожные вести, «что етман Хаткеев вскоре будет под Москву». Поэтому Пожарский решил двинуться немедленно к столице, не ожидая договора с казаками, и тотчас же выслал вперед князя Туренина, приказав стать ему у Чертольских ворот. «Сам же князь Дмитрей и Кузма и все ратные люди того же дни после отпуску князь Василья Туренина пеша молебны у Живоначальные Троицы и у преподобных чюдотворцов Сергия и Никона и взяша благословение у архимарита Деонисия и у всее братьи, пойде с монастыря. Архимарит же Деонисей со всем собором взяша икону Живоначальные Троицы и великих чюдотворцов Сергия и Никона и честный крест и святую воду, поидоша за пруды и сташа на горе Московские дороги. Начальники же и все ратные люди быша в великой ужасти, како на таковое великое дело итти». Сильный встречный ветер со стороны Москвы дул выступавшему ополчению прямо в лицо, и это принято было всеми как крайне дурная примета. Но вдруг, к великой радости ратных людей, «в мгновение же ока преврати Бог ветр, и бысть в тыл всей рати, яко едва на лошедях сидяху: таков приде вихорь велий… и отложиша страх все ратные люди и охрабришася, идяху к Москве все, радующеся. И обещевахуся все, что помереть за дом Пречистая Богородицы и за православную християнскую веру».

Вечером 19 августа ополчение подошло к Москве и, заночевав в пяти верстах от нее на реке Яузе, выслало разъезды к Арбатским воротам, чтобы выбрать места для стоянки. Оставшийся после ухода Заруцкого старшим среди атаманов князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой беспрестанно присылал к Пожарскому и «зваше к себе стояти в таборы». Но «князь Дмитрей же и вся рать отказаша, что отнюдь тово не быти, что нам стать вместе с казаками».

Утром 20-го числа Пожарский со своими ратными людьми подошел к стенам столицы. Трубецкой с казаками вышел ему навстречу и снова стал звать к себе в таборы к Яузским воротам, на восточной стороне города. Но Пожарский опять отказался, «что отнюдь вместе с казаками не стаивать», и расположился на западной стороне Москвы, откуда и ожидался Хоткевич; «ста у Арбацких ворот и уставишася по станом подле Каменново города, подле стены, и зделаша острог и окопаша кругом ров и едва укрепитися успеша до етмансково приходу. Князь Дмитрей же Тимофеевич Трубецкой и казаки, – говорит летописец, – начаша на князь Дмитрея Михайловича Пожарсково и на Кузму и на ратных людей нелюбовь держати за то, что к ним в таборы не пошли».

«С какой целью, – спрашивает по этому поводу И.Е. Забелин, – Трубецкой звал ополченье стоять в своих таборах у Яузских ворот, с восточной стороны города, когда было всем известно, что Хоткевич идет с запасами по Можайской дороге, с запада, и, следовательно, легко может пробраться прямо в Кремль, куда назначались запасы. Явно, что здесь крылась измена, доброжелательство к полякам… Видимо, что Трубецкой все еще думал о королевиче или о короле и вовсе не думал очищать государство от поляков».

Конечно, Пожарский предвидел все трудности, какие ему предстоят под Москвой; поэтому, всячески желая избегать ссор с казаками и укрепить их на предстоящий подвиг, он еще 29 июля от имени всего ополчения просил казанского митрополита Ефрема, оставшегося после мученической кончины патриарха Гермогена старшим среди русских святителей, поставить как можно скорее Крутицким митрополитом (в Москве) игумена Сторожевского монастыря Исайю, который и должен был быть посредником и примирителем между земскими ратными людьми и казаками; пока же, до прибытия Исайи, таковым посредником являлся ловкий келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын, умевший, как мы говорили, снискать себе приятелей среди атаманьи и особенно друживший с Трубецким.

Вечером 21 августа Хоткевич подошел к Москве и стал на Поклонной горе. Он привел с собой, вероятно, не более четырех или пяти тысяч человек поляков, венгров и черкас. Немного осталось поляков и в Кремле. Еще в конце 1611 года они послали сказать королю, что, ввиду неприсылки им жалованья, они не останутся в Москве дольше 6 января 1612 года, и действительно, большинство из них покинуло ее. В ней оставалась только часть бывших сапежинцев и отряд, присланный из Смоленска Яковом Потоцким. Старшим начальником в Кремле вместо убывшего из него Гонсевского был назначен пан Николай Струсь.