Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова - [282]

Такая взаимная ненависть и рознь не могли привести, разумеется, ни к чему хорошему. Заруцкий и Трубецкой, вынужденные подписать приговор «всея земли» от 30 июня, «с тое же поры начаша над Прокофьем думати, как бы ево убить». Случай скоро представился. Один из земских военачальников, Матвей Плещеев, поймал, по-видимому на разбое, 28 казаков и посадил их в воду; но на выручку им прибыли другие казаки, которые успели вытащить из воды товарищей и привезти в свой табор под Москвой, разделявший, как мы говорили, стан Ляпунова от станов остальных земских ополчений. Начался страшный шум, как смог земский человек, вопреки приговору от 30 июня, казнить кого-либо смертью без ведома «всея земли», причем все стали кричать против Ляпунова и хотели его убить. Узнав про это, Ляпунов собрался бежать, но был настигнут казаками, и их вожди уговорили его вернуться назад, на что он согласился.

А между тем против него действовал и другой враг, желавший его смерти не меньше, чем Трубецкой, Заруцкий и казаки. Это был Гонсевский. В одной из стычек поляки взяли в плен казака – побратима атамана Исидора Заварзина. Заварзин стал просить Гонсевского разрешить ему повидаться со своим названым братом. Тот разрешил свидание и воспользовался им для своих целей: Гонсевский приказал написать от имени Ляпунова грамоту во все города и искусно подписаться под его руку; грамотой этой наказывалось: «Где поймают казака – бить и топить; когда Бог даст государство Московское успокоится, то мы весь этот злой народ истребим». Пойманный побратим отдал грамоту Заварзину со словами: «Вот, брат, смотри, какую измену над нашей братией казаками Ляпунов делает. Вот грамота, которую Литва перехватила». Заварзин вскипел гневом и отвечал: «Теперь мы его, такого-сякого сына, убьем!»

По его возвращении в таборы содержание грамоты стало тотчас же известно казакам, которые собрали круг и потребовали Ляпунова для объяснений. Тот дважды отказался ехать. Не прибыли также в круг Трубецкой и Заруцкий, хотя, по всем данным, отлично знали о его сборе. Наконец к Ляпунову пришли два не казака – Сильвестр Толстой и Юрий Потемкин – и поручились ему, «что отнюдь ничево не будет». Однако, как только он вошел в круг, атаман Карамышев стал его называть изменником и показал ему грамоту. Ляпунов, посмотрев на нее, сказал: «Рука похожа на мою, только я не писывал». «Казаки же ему не терпяше, – говорит летописец, – по повелению своих начальников ево убиша». Вместе с Ляпуновым пал и его большой недруг, известный перелет Иван Ржевский, возмущенный поступком казаков; он стал им с гневом говорить: «За посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы-де вины нет» – и был ими изрублен.

Так погиб 22 июля 1611 года Прокофий Ляпунов. Он первый поднялся по призыву Гермогена против поляков и стал во главе всего земского движения на защиту православия и родины от поляков, но без достаточной осторожности соединил свое дело, хотя и вынужденный к этому необходимостью, с делом казаков и воров, пришедших поживиться за счет Московского государства, и за это поплатился жизнью.

Смерть Прокофия Ляпунова была великой бедой. Вслед за ней тотчас же последовало и распадение ополчения, собранного от земли, так как «после Прокофьевой смерти стольники и дворяне, – читаем мы в современной разрядной записи, – и дети городовые из-под Москвы разъехались по городом и по домом своим, бояся Заруцкого и от казаков убойства». Осаждать же поляков в столице остались казаки и бывшее воровское воинство; в их же руках очутились и все созданные советом всея земли приказы для управления страной: «А Розряд и Поместной приказ и Печатной и иные приказы под Москвой были и в Розряде и в Поместном приказе и в иных приказех сидели дьяки и подьячие и из городов и с волостей на казаков кормы сбирали и под Москву привозили».

Создавшееся положение вещей было огромным бедствием для Московского государства. «Оно теперь имело, – говорит С.Ф. Платонов, – над собой два правительства: польско-литовское в Москве и Смоленске и казацко-воровское в таборах под Москвой». В самой же стране после смерти Ляпунова и распадения земского ополчения не было никакой силы, способной противостоять им: «уездные дворяне и дети боярские, волостные и посадские мужики были разрознены и подавлены несчастным ходом событий».

Казаки и воры вновь начали предаваться неистовым грабежам по областям, а Сигизмунд вызвал из Ливонии литовского гетмана Хоткевича и поручил ему собирать войска для похода к Москве, чтобы совершенно покончить с ней. В это же время, «желая утвердить вечную дружбу с нами, – говорит Н.М. Карамзин, – шведы… продолжали бессовестную войну свою в древних областях Новгородских и, тщетно хотев взять Орешек, взяли наконец Кексгольм (Корелу), где из трех тысяч Россиян, истребленных битвами и цингою, оставалось только сто человек, вышедших свободно с имением и знаменами, ибо неприятель еще страшился их отчаяния, сведав, что они готовы взорвать крепость и взлететь с нею на воздух».

Вслед за тем, в июле 1611 года, Якову Делагарди удалось овладеть и Новгородом, где между воеводами Василием Бутурлиным и князем Иваном Одоевским Большим шли великие несогласия. 8 июля Делагарди повел приступ на город, но после жестокой сечи был всюду отброшен. Это сильно ободрило защитников. Но тогда как часть из них пребывала все время в усердной молитве, другая неистово пьянствовала, лазила на стены и бесстыдно ругалась над шведами. Наконец, среди новгородцев нашелся предатель – какой-то Иван Шваль. Зная, что сторожевая служба несется плохо, этот Шваль незаметно ввел шведов ночью в город через Чудинцовские ворота. Шведы кинулись тотчас же сечь стражу по городу и по дворам. Воевода Бутурлин оказал им очень слабое сопротивление, причем бывшие с ним стрельцы и казаки, уходя из города, ограбили лавки, говоря, что все равно их ограбили бы немцы.