Сказания о Хиль-де-Винтере - [45]

— А по-моему, ничем она не пахнет, — удивилась девушка, наклонившись к потоку воды, падавшему вниз со скалы.

— Мало ли что может быть… Кошачье тело говорит мне, что лучше не пить.

Като отдернула руку от каменной чаши и еще раз внимательно оглядела кота.

— У тебя мокрая шерсть вокруг пасти. Ты пил эту воду, ты меня обманываешь.

Гард весь напрягся, глядя, как охотница зачерпывает воду и подносит к губам, ожидая, что она превратиться в какое-нибудь чудовище, метаку, например, или, может, в собственную сестру. Но Като коснулась воды губами, выпила и зачерпнула еще. И с ней ровным счетом ничего не произошло. Гард постепенно расслабился, видя, что у Като не выросло ни шерсти, ни хвоста.

— Чего ты? — Встревожено спросила она, глядя на кота. — Опять что-то от меня скрываешь?

— Нет, — соврал он и повернулся, намереваясь возвратиться в лес. — Я думаю, Като, нам лучше охотиться по отдельности. Я буду ловить маленьких птичек, а ты, если хочешь, стреляй оленей. Я не буду тебе мешать.

— Да что с тобой случилось?

— Ну что со мной могло случиться?

Кот бесшумно скрылся под сенью леса. Като не видела его ни в этот вечер, ни в следующий. Она пробовала искать его, но как может житель мегаполиса выследить зверя в огромном лесу? Только на следующее утро, собираясь на утреннюю охоту, она нашла его крепко спящим в загоне под навесом. После этого у Гарда появилась привычка исчезать без предупреждения на несколько дней подряд.

А вот те, кто жили на Великих Северных равнинах, не были уверены, что существуют другие места, другие ландшафты, не похожие на их родные прерии — чтобы увидеть горы, море, и водопад с именем Звенящая вода — им понадобилось бы преодолеть тысячи миль на Юг.

Итак, за исключением Ульмских гор и Кэтлейского моря здесь было все. Плодородные земли, дававшие небывалые урожаи овса и пшеницы, а деревья в садах дугой выгибались под тяжестью плодов. Охотники Севера никогда не возвращались домой без добычи — будь то дичь, пушные звери, тур или степной вепрь, нагуливающий жирок на сочных травах равнин.

Но даже у чаши божественного нектара есть дно; так и рогу Изобилия Северных равнин суждено было однажды опустеть. Вот уже много месяцев дождевые тучи проносились мимо, в сторону Ульмских гор, не проливая ни капли наземь, отчего полные ранее соков посевы начали чахнуть без воды.

На крайнем севере даже обмелели полноводные ранее реки. А ведь бывали времена, когда по весне они разливались настолько, что ни зверь, ни тем более, человек не могли переплыть разбушевавшийся поток, ни даже птица не имела сил, чтобы перелететь реку. А теперь — жалкие, высохшие ручейки, в которых едва ли можно было узнать те легендарные реки, они с трудом снабжали северные города и села водой. О том, чтобы вырыть каналы к полям и спасти хотя бы часть посевов от засухи, не могло быть и речи. Впервые за сотни лет люди Северных равнин узнали, что такое голод.

Голод пришел и в семью Ноктурнуса. Вместе с отцом и братьями, ему оставалось лишь печально наблюдать, как день за днем сохнут побеги пшеницы на их полях — так и не успев налиться колосом.

С той же печалью Ноктурнус скармливал остатки прошлогоднего овса своим прекрасным и дородным коням. А сейчас у половины некогда славного на всю округу табуна сквозь шкуру проступили ребра.

Ноктурнус пас их с детства, знал каждый волос в их роскошных гривах, и ему невыносимо больно было смотреть, во что превращается их с отцом хозяйство. Два брата Ноктурнуса, оба охотники, уже не первый день приходили из степей без добычи. Казалось, все живое оставило равнины, чтобы отдать их на поживу свирепой и всепоглощающей Белой пустыне, медленно надвигающейся с Востока.

— Если мы не продадим коней, отец, — сказал средний брат. — Они падут. У нас не хватит для них овса зимой.

И с этими словами брат перебросил обратно через забор залетевшую к ним в поисках пищи соседскую индюшку.

Глава семейства задумчиво пускал колечки дыма, попыхивая любимой трубкой с янтарным чубуком. В молодости он был солдатом, хоть и в не знавшем войны государстве, и потому не привык сдаваться.

— Чтобы я продал своих коней чужеземцам! И не подумаю! — Он разом подхватил двух индюшек, норовивших склевать корм у коней, и ловко перебросил их обратно соседям.

— Но ведь необязательно продавать их чужеземцам, — нерешительно возразил юноша.

Его отец шумно отряхнулся от индюшачьего пуха и остановился, глядя сыну прямо в глаза, сурово, по-отечески.

— Надо будет, пустите их в наше последнее поле с пшеницей. Вернее, на то, что от него осталось, — и повернулся к дому, показывая, что разговор окончен.

На следующий день с Востока подул горячий, иссушающий ветер. Листва пожухла на деревьях, и даже в тени деревьев не было прохлады.

Кони, до того выискивавшие чудом сохранившиеся в засуху травинки, поднимали головы и сбивались в кучи. Им не по нутру был ветер пустыни, и они шумно вдыхали горячий пыльный воздух трепетавшими ноздрями. Ноктурнус стоял на краю их последнего пшеничного поля, наблюдая, как ветер треплет сухие чахлые колосья. Он выгнал коней в поле, как и приказал отец, но те долго не решались зайти в пшеницу, памятуя, что в годы изобилия этого делать было нельзя.