Сказания о Гора-Рыбе. Допотопные хроники - [3]

Увидели унхи, что Гора-Рыба зла им не делает и стали молиться ей, всячески угождать. А она взамен научила их хорошо рыбу ловить, да умело использовать. Вот и ели унхи рыбу, и шили рыбьими иглами, и одевались в чешую. А из костяка орудия себе делали для охоты и работы, острые да крепкие. Так было долгое время, и ещё долго было бы, да только далеко за горами царь приказал на Урале заводы строить. И появились в тех краях люди пришлые, странные, чудно одетые. Унхи звали их «тарым», что значит «другие». Добра от чужаков не ждали, но и на беду не рассчитывали. Только вот зря: с бедой-то, с ней всегда так — не ждёшь, а она вон уж на пороге.

Сказание о таватуйских углежогах

Пока унхи рыбу ловили, шли на Урал обозы с каторжанами, ехали кареты с чиновниками из столицы да с немцами-инженерами, шли по дорогам поднятые с земли крестьяне дальних деревень. К ним прибивались охотники да старатели золотые. Разный был народ, и сословий разных, и языков. Будто бы Вавилон на Урале шли строить, чтобы мир удивить. А построили-то на реках плотины деревянные, да кричные печки над ними. Закрутились колёса, задымились печки, потекло железо рекой в царскую казну. А царь кричит: «Ещё! Ещё!» Всё ему мало. И встали над плотинами каменные цехи с аглицкими машинами, улицы между домами пролегли, и назвались заводские города именами башкирскими да татарскими: Билимбай, Кушва, Тагил, Невьянск…

А люди все, что сюда пришли, тут и умерли: немногие от старости — кто кровью чахоточной захлебнулся, кто в чаду заводском угорел, кто на пьяный нож напоролся, кто просто изработался. Да и высшее сословие от судьбы не убереглось — невьянского управляющего Казакова камнями бунтари забили за то, что хлебом их гнилым накормил, а немца Карла Карловича Штоффе за то, что немец.

А тот, кто на Урал промышлять явился, от заводов подальше держался. Само собой им таватуйские берега приглянулись. Сюда шум да дым заводской не долетал, зверь-птица непуганы, рыбы вдоволь — что б не жить? Вот так однажды вечером увидели унхи, как на другом берегу костры заморгали. Тарым. Сперва промысловые люди дико селились, да нельзя оказалось: по государственным бумагам таватуйские-то земли во владении невьянского завода числились.

Тогда семья Василия Михайловича Рукавишникова и ещё три семьи явились с челобитной в заводскую контору, чтобы разрешили им построить дома при озере. Заводскому начальству для отказа причин нет, а выгоду для завода получить хочется. Отписали про это в Верхотурье. Там думали-думали, и придумали: пускай, мол, таватуйские поселенцы для железоделательных печей лес да уголь заготавливают. Работа опасная, вонючая, грязная, а уголь для завода, что руда, без него железо не вытопишь.

Куда деваться? Уголь так уголь. И стал тогда Василий Рукавишников первым таватуйским углежогом. Делали так: валили лес за горой, собирали большими кучами, каждую кучу землёй накрывали, а уж потом поджигали. Дерево под землёй скоро гореть не может — тлеет потихоньку, вот тогда-то правильный уголь и получается. А углежог по куче ходит, за огнём следит, где дырку проковыряет, чтобы тяга была, где землёй присыпет, чтобы пожара не было. Чем дольше горит, тем страшнее по куче скакать. Бывало, прогорит под ногой куча, осядет земля, а с нею и углежог в пекло уйдёт. Четыре века таватуйские уголь жгли, сколько их в том угле испеклось — кто считал?

Видели унхи, как на другом берегу стоят, упёршись в небо, дымные столбы, и дивились этому. Настоящему охотнику дым — первый враг. Его и видно издалека, да и зверь его за версту чует. Непонятно унхам.

Решили они спросить у Гора-Рыбы про дым этот. Но ничего Рыба им не ответила. Тёмной ночью, тихо подплыла она к восточному берегу вплотную, да и услышала разговор двух людей, которые при лучине из сетей улов доставали. Речь их Рыбе показалась непонятной поначалу, совсем на унхскую непохожей. Но не зря она столько веков тайные знания питала, чтобы человечьи слова и мысли не различить.

Говорит первый: «Слыхал, Егорка, что дикари на том берегу Большой Рыбе молятся? Вроде как живёт она в этом озере. То островом притворится. То отмелью…»

Смеётся другой: «Ты, Антип, нашему Господу молись да кайся, как люди. А дикари, они на то и дикари, чтобы рыбам да зверям молиться, а не Отцу нашему всемогущему!»

Вдруг заметили они, как лучина вспыхнула вдесятеро против обыкновенного. Светло и жарко стало. Глянули рыбаки перед собой, а там где озеро было — остров стоит. Да не просто остров, а рыбина огромная, лесом по хребту поросшая. Стоит, молчит и круглым золотым глазом на них пялится. Упали с перепугу рыбаки в воду, крестятся, силы небесные на помощь зовут. Только помощи-то и не надо — Гора-Рыба ничего плохого им не хочет.

А дальше и вовсе диво случилось — открыла Рыба рот и спрашивает: «Зачем, вы люди, дым в небо пускаете?». — «Как же без дыму, — заикается Антип. — Мы уголь прижигаем для невьянского заводу. А уголь без дыму не получается». — «А уголь заводу зачем?» — интересуется Рыба. «Дык, матушка, без угля никак железо не выплавить». — «А железо куда нужно?», — не отстаёт Рыба. «Железо-то оно всюду нужно. Им и крыши в Петербурхе стелют, и пушки из него делают». — «А пушки для чего?». — «Как же это, для чего? Для войны. Чтобы врагов убивать!», — отвечает Антип. А Егорка всё крестится да причитает: «Свят-свят! Отпусти нас, чудище, к детям, Пожалей нас! Оставь живыми!».