Сказания Колдовского мира - [10]

Вскрикнула Ауфрика, увидев это. Но я молчала, только сердце мое стиснула… нет, не просто боль — страх, который вообще-то сродни всякой боли. Потерла я поспешно металл, но безрезультатно. Не пыль и не влага затмили блеск металла, изнутри помутнел он. Но не был кубок под руками моими мертв и безжизнен, не ушел еще Элин в те пределы, где помощь невозможна. Ему грозила опасность, и было это первым предупреждением.

Сказала я тогда Ауфрике:

— Я должна увидеть…

Она подошла к грубому шкафу, где хранила теперь все, с таким трудом собранные, припасы. Достала оттуда большую раковину, отполированную изнутри. А еще взяла она маленькие фиалы, кожаную бутыль и медный горшочек, чуть поменьше моей ладони. Стала бросать щепоть за щепотью в него порошки, а потом смешала в мерном стакане каплю этого, ложку того, и красными отблесками расплеснулась темная жидкость по стенкам стакана.

— Готово.

Я взяла из ящичка щепку, подержала над огнем, а когда она загорелась, поднесла к горшочку. Загорелась и жидкость. Заклубился зеленоватый, ароматный дым. Ауфрика перелила пурпурный поток в драконью чашу, до краев наполнив ее, но следя, чтоб не перелить. А потом быстро вылила все в раковину.

Села я перед нею. Закружилась у меня голова от пахучего дыма; показалось, что улечу я со стула, если не соберу свои силы воедино. Наклонилась тогда я вперед и заглянула в рубиновую жидкость, что была теперь в раковине.

Не впервые гадала я на воде, но никогда исход гадания не был для меня столь важен. Всею силой желала я, чтобы видение пришло побыстрее и было поярче. Красный цвет жидкости поблек, и словно в какую-то комнату заглянула я издалека. Настоящая комната была передо мною, маленькая, но четкая, ясная. Судя по всему, была ночь, рядом с пологом кровати стоял подсвечник высотой в человеческий рост. Ярко горела в нем свеча в кулак толщиной. Богатая была кровать, полог искусно вышит, хоть и не задернут. На подушках возлежала девушка из народа Долин. Тонким и прекрасным было ее лицо, а в распущенных волосах сверкали золотые ленты. Она спала… или просто лежала с закрытыми глазами.

Великолепна была комната, богата и прекрасна, словно бы не взаправду была, а в песне.

Но девушка не одна была в ней; пока я смотрела, кто-то вышел из тени. Луч от свечи упал на его лицо, и увидела я своего брата, но старше теперь стал он. Поглядел Элин на спящую девушку, словно бы опасался ее пробуждения.

Потом подошел к окну; большими ставнями было оно закрыто, тремя засовами заложено так, чтобы нельзя было быстро отворить его.

Элин достал кинжал и попытался открыть им ставни. Так напряглось лицо его, словно не было ничего важнее этого дела.

С плеч его свободно свисало спальное одеяние, перевязанное поясом; когда ковырнул он что-то кинжалом, упали рукава, обнажив мускулистые руки. Одеяла на кровати были скомканы, подушка смята — верно, только что встал он. И с таким усердием он трудился, что я почувствовала это издалека.

Оттуда, из-за окна доносился чей-то зов, и этот дальний и слабый призыв коснулся и меня. Словно тлеющим углем ожег он мою плоть! Отшатнулся разум мой, как обожженный. Отшатнулся… и разорвалась связь, кончилось гадание, пропала комната, что была перед моими глазами.

Тяжело дышала я, задыхалась, словно только что бежала от опасности. Да, так оно и было! Опасностью, страшной опасностью был зов, что заставил Элина ковырять ставни кинжалом.

Но беда шла не из его мира, к другим опасностям привык он, если только не изменился он совсем после прощального глотка из драконьей чаши.

— Беда… — Ауфрика не спрашивала, она знала, что так оно и есть.

— Зовет Элина, манит к себе кто-то Темный и, похоже, один из Великих.

— И все же это только предупреждение, — она показала на чашу, — легкая тень.

— Но предупреждение — для меня. Если уже опутан он колдовской сетью, едва ли сумеет сам избежать ловушки. Ведь не в мать уродился Элин, а в отца. Нет в нем дара.

— Верно говоришь. А теперь ты поедешь к нему.

— Поеду, в надежде, что не опоздаю.

— Я дала тебе все, что могла. — Боль была в голосе Ауфрики. — И при тебе все, что должно быть твоим по праву рождения. Но нет на тебе той брони, что хранила мою госпожу. Дочерью любимой была ты для меня, ведь нет у меня ребенка от плоти и крови моей, заповедана мне дорога, которой прошла твоя мать. Не могу я держать тебя здесь, но уносишь ты от меня свет солнца…

Склонила Ауфрика голову и спрятала лицо в руках. И впервые с удивлением заметила я, какой тонкой и морщинистой стала на них кожа, что свидетельствует о приближающейся старости куда больше, чем ее лицо. Ведь была она из тех, кто и сложен крепко, и чья кожа гладка и упруга. Но, как побитая, упала она тогда на стул, словно все прожитые годы разом обрушили на нее свою тяжесть.

— Матерью была ты мне! — Положила я руки на согбенные плечи. — И только дочерью тебе быть я хотела. Но сейчас нет у меня иного пути.

— И это я знаю. Помнится мне, что ваша с Элином мать, госпожа моя, так и хотела, чтобы таким же служением людям была твоя жизнь, как и ее собственная. Я буду бояться за тебя…

— Нет, — прервала я ее. — Бояться — значит рождать страх. Наоборот, положись на свои силы, думай лишь о том, что меня ждет победа.