Сказание о старине и пароходе с красным флагом - [14]
Егорша, подросшая Демьянова «хозяйка», начал чайник кипятить. Микондя, отвечая на ходу на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, котомку снял. Затем, развязав ее, достал оленье мясо, в траву завернутое, и преподнес в гостинец Демьяну. Мужики оживились, переглянулись меж собой.
— Э-э, Микондя, — пошутили, — богато, однако, брат, живешь!
Тот, весело засмеявшись, ответил, что вчера зарезал охромевшую важенку. Закусили чем бог послал, чаек — кипяточек, заваренный цветом шиповника, попили. Потом Микондя, отвечая на расспросы своих друзей, поведал: они вчера рано утром спустились с гор, прикочевали сюда. На том берегу Нянины стойбище разбили, в восемнадцати верстах отсюда, в «полсолнце» пешим ходом до морского берега. Все эти годы жили они далеко в горах, кочевали в разных местах. До реки Кулу и оттуда до большой Колымы доходили. Прошедшую зиму провели в верховьях реки Кавы. К побережью выходили редко, без семей, — опасались нарваться на «разбойных людей». Потом гость сообщил: шесть лет тому назад они, кочуя в окрестностях Ушкинского залива, повстречали там двух русских и с ними одну женщину. Они оказались хорошими людьми, «настоящими», да убежали из Охотска. Нагрянули туда небывалые скопища военных «начальников» с солдатами, вооруженных пушками и другим разным невиданным оружием. Прямо война началась в наших, от века мирных, охотских местах, людей стали как зверей каких убивать! И те добрые люди сказывали — остервенели белые царские люди оттого, что их за страшную жестокость в якутской стороне побил народ, во главе с бесстрашным Стариком с большой бородой![22] Эти русские люди ему, Миконде Хоботе, сказали также, что придут «красные», справедливые люди в наши места, привезут хлеба и табака, чаю и пороха.
Тут дед Тараруй, высокий и крепкий старик, спросил:
— А как их, «красных»-то, узнаешь? Русские-то, брат, все одинаковые — беленькие, што на глазки, што на головку!
Все засмеялись, а гость — громче всех…
— Если они приедут, — объяснил Микондя, — на пароходе, то на нем будет висеть красный флаг!
Дед Тараруй несказанно удивился и, путая свою эвенскую речь с якутскими междометиями и русскими словами, завосклицал, заахал:
— Эхсия-я ты, пары! Ахсия, бэй-тэкэе! Да ты, оказывается, бувалый жа человек, Микондя! Чисто-то диво-дивное! А мы-то, туто-ка у моря сидим, у трахта, да на многолюдье, да полно-то всякова народу видаем, да все-то новости слышим, да и то, парыча, ничего этово не знаем! Ты в тайге-то видишь одни верхушки лесин да слушаешь всегошеньки одни шаги звериные, а и то, подишь ты, лучче нашего все понимаешь! Уж не дятел ли тебе там все порасстукал и порастолмачил?!
Смеху было при этом! Давно мужики так весело не смеялись!
— Так мне, — отсмеявшись, добавил Микокдя, — сказали те русские из Охотска!
А дед не успокаивался.
— Да ужель жа они с тобой разговаривали? Русские-то начальники, брат, всегда бували важными восподами, с нашим-то братом баять брезговали, а ты-то — таежный, наскрозь костром продымленный да пропахший!
Микондя при этом так весело расхохотался, что, глядя на его ровные зубы и забавно зажмуренные глазки, все мужики тоже во все горло загромыхали, застонали от смеха. Даже из леса отозвались пичужки веселым криком, будто тоже смеялись.
— Те русские не были начальничками! — тихо, отсмеявшись, произнес Микондя.
В другое время это всех удивило бы, но в эту минуту дверь открылась, и Гринча крикнул:
— Дядия-то, тятя, парахот-то уже близко!
Все выбежали из поварни. Пароход, видно было, шел к устью реки. Начинался прилив. Полдневное солнце жарко слепило, от него на море к берегу пролегали многочисленные, сверкающие тысячами блесток-звездочек дорожки. Прибой спокойно и ласково пел свою шипящую ритмичную песенку. Легкий теплый ветерок разносил завораживающие запахи моря, расцветающих трав и распустившейся лиственницы.
Все неотрывно смотрели на движущийся медленно пароход, с тревожным волнением ожидая чего-то необычного…
И тут все услыхали характерный тенорок Миконди:
— Однако, красные едут!
Эта по-эвенски сказанная фраза вызвала необычайное оживление.
— Да где же это видно? — взволнованно спросил Демьян.
— Гляди, — показывая пальцем, пояснил Микондя, — видишь, на одном конце парохода краснеет?
Всмотревшись, действительно многие увидели — над синим, искрящимся золотистыми солнечными искорками морем, на корме светлого кораблика гордо алел красный прямоугольник!
Флаг!
— Эх, люди добрые, — облегченно вздохнув, протяжно заговорил прослезившийся дед Тараруй, — ни конца нашему морю, ни краю — да издревле оно — россейское! Так могла ли даже в бедах своих тяжких забыть о нас Россея-матушка, предков наших родина православная?! — И, сняв шапчонку, он перекрестился…
Люди уже откровенно заволновались. То все разом заговаривали, то замолкали. Потом, не сговариваясь, все молча, большой толпой направились к Дядюшке: его-то поварня стояла ближе к устью реки, напротив нее с давних пор во все прошлые годы всегда останавливались на рейде, в нескольких верстах от берега, пароходы. Оттуда приезжающие на них люди и высаживались на шлюпках и катерах, сходя на берег.
