Сказание о сибирском хане, старом Кучюме - [5]

– - Если Махметкул и твой отец не могли тебя защитить, так я тебя сберегу, -- сказал старый Кучюм, когда увидел красавицу Сайхан в Искере. -- Теперь ты моя гостья… Не бойся ничего, пока жив хан Кучюм.

Ласково говорил старый хан, забывая для красавицы даже висевшую на носу беду, а та по прежнему ненавидела его нечистую, старую любовь и думала о Мехметкуле.

Все мурзы и улусники Кучюма собрались в Искере. Враг близко, нужно подумать о своих жёнах и детях, а военное счастье изменчиво. Долго думали и решили отправить всё имущество, женщин, детей и стариков в степь, где красовалось ханское летнее стойбище Наоболак. Так беда соединила Лелипак-Каныш и Сайхан-Доланьгэ, как зиму с летом, как вечернюю зарю с утренней. Старая ханша не подала и виду, что ненавидит свою молодую гостью, которую с радостью задушила бы своими костлявыми руками, а теперь должна была везти в степь вместе с своей дочерью Лейле-Каныш.

Много было слёз, когда начали выезжать из Искера жёны, наложницы и невольницы Кучюма, а за ними потянулись жёны и дети разных мурз. Остались в городе только те, которым некуда было бежать, да те, которым суждено было здесь умереть. Все руки, которые могли ещё бороться с врагом, были впереди, на берегу Иртыша, а впереди всех опять стоял батырь Махметкул, грозный и неприступный как река, которая готова выступить из берегов и затопить всё кругом.

– - Будет то, чего не миновать, -- говорил батырю старый шаман Кукджу. -- У смерти нет глаз, как и у счастья; но есть глаза у Сайхан-Доланьгэ и они смотрят на тебя давно… Женщина -- тетива, которая посылает стрелу-мужчину. Не бойся ничего: я буду с тобой, как сказала Сайхан-Доланьгэ.

Туча лежит на сердце у Мехметкула, и ждёт он новой сечи, как праздника, чтобы смыть свой позор вражеской кровью. О, он утонет в этой чужой крови, чтобы не слышать страшного слова: "трус". А казаки уж поднимаются вверх по Иртышу, к городку мурзы Атика. Грозно надулась сердитая река, со стоном бьются о берега седые волны, рассыпаясь серебряной слезой, а сверху глядит на казаков осеннее серое небо, холодное и суровое, как лицо мертвеца… С жалобой бежит ветер по высокой степной траве, точно он ищет кого-то и тоже стонет, как стонет по ночам Иртыш. Чёрные вороны стаей провожают казацкие струги и ждут кровавой добычи. Тихо в одном Искере, где остался святой человек, Хан-Сеид… Он каждый день обходит все стены и долго молится, подняв руки к верху. По Иртышу к Искеру идёт страшное и великое горе, а над казацкими стругами невидимо летит смерть. Замерло бы в груди сердце у самого храброго, если бы он мог видеть то, что видел Хан-Сеид… Близится день и час, когда по степным стойбищам, улусам и займищам горько заплачут тысячи татарок об убитых мужьях, отцах и детях, а на далёкой русской стороне ответят им тем же матери, жёны и дочери казаков. Это суд божий, и никто не может остановить его ни на одно мгновение…

– - О, пророк, дай силу Кучюму, -- молится Хан-Сеид, падая ниц. -- Вот человек, сердце которого не знает страха и который будет велик в беде, как никто другой…

Под Чувашьей горой сошлись храбрые грудь с грудью, как ещё не видал седой Иртыш. Тут были все мурзы и все князья вогульские и остяцкие. Берег Иртыша почернел от двигавшегося по нём войска, и смерть пряталась за окопами, во рвах и засеках. Сам Кучюм здесь, старый Кучюм, который сотни раз видал жестокие сечи и который сейчас ждёт врага, как дорогого гостя. Близко казаки… Гулкое эхо прокатилось по Иртышу от их выстрелов, и закипела кровавая сеча. Бьются все с невиданной ещё храбростью. Никому нет пощады, и люди сделались страшнее зверей. Впереди всех бьётся батырь Махметкул, -- он выше всех целой головой, и все смотрят на его храбрость. Целый день шла битва и врагов разделила только ночь. Победа осталась нерешённой. Солнце ещё не взошло, а стрелы уже запели. Бой загорелся с новой яростью, и впереди всех опять батырь Махметкул, который молодым львом носился по полю мёртвых. Мало казаков, а убитых много. Дрогнуло сердце у самых храбрых. Счастье переходит к татарам, ещё миг -- и посыплются казацкие головы, как вызревшее на горячем солнце зерно. Схватился Ермак и двинул отчаянных удальцов на засеки, где скрывались остяки и вогулы Не выдержали напора эти жалкие трусы и побежали; но опять впереди всех Махметкул и ещё сильнее напирают татары. Но вдруг не стало батыря Махметкула, и всё смешалось. Дрогнули татары, а по полю несётся страшная весть: "пал Махметкул, убит батырь Махметкул!.."

Ещё сильнее ударили казаки, и побежали татары, как застигнутое в степи бураном стадо овец.

IV

Красивое место -- Наоболак. Два степных озера смотрят в небо, как два светлых глаза, опушённых зелёными ресницами степных камышей. Пёстрым ковром облегла степь это любимое ханом Кучюмом место, куда он летом выезжал со всеми своими жёнами, и где веселилось ханское сердце, покрываясь новыми цветами. Но теперь -- осень; в степи шелестит высохшая трава; давно завяли степные цветы, и над весёлым ханским местом чёрной тучей нависла печаль. Сотни кибиток разбиты кое-как, как громадные тюбетейки, упавшие с богатырских голов; горят огни, ржут лошади, а печальные женщины утром и вечером смотрят в ту сторону, где вольно катится Иртыш и откуда все ждут грозных вестей. Сбежались сюда женщины из разорённых городков Епанчи, Карачи и Атика, а лучшее место занимает ставка ханских жён и наложниц. Горе соединило всех в одно стадо, но никакое горе не заставит Лелипак-Каныш позабыть молодую красоту Сайхан-Доланьгэ, -- она каждый день у неё на глазах, и каждый день смертельно ноет сердце старой ханши.