Сказание о сибирском хане, старом Кучюме - [4]

– - Я тебя осыплю золотом, старый упрямый верблюд…

– - Разве моя дочь лошадь, что я буду её продавать? Для этого есть невольницы, а моя дочь старой ханской крови. Отними её силой и владей!..

Разве любовь возьмёшь силой? Хан Кучюм зазывал себе шаманку Найдык и уговаривал её приворожить сердце Сайхан-Доланьгэ. Хитрая Найдык принимала богатые ханские подарки и говорила:

– - Ты будешь счастлив, хан, как никто другой…

Она то же самое говорила и батырю Махметкулу, когда он привозил ей подарки из-за Камня, с московской стороны.

III

Как огонь идёт по степи, так шли казаки всё дальше и дальше. На переднем струге плывёт сам Ермак с любимым своим пятидесятником Богданом Брязгой, а на других стругах атаманят Иван Кольцо, Никита Пан, Матвей Мещеряк и Гроза Иванович. Тонкими голосами запели татарские стрелы на Туре, когда казаки приступили к первому татарскому городку мурзы Епанчи. Грянул гром в руках казаков, и бежали татары. Так взят был городок Епанчи и другой городок Цимги. Помутилась вода кровью в самом Тоболе, а казацкие струги плывут всё дальше.

Укреплён Искер; Кучюм засел под Чувашьей горой. На Иртыше ждёт казаков в своём городке мурза Атик, а недалеко от устьев Тобола, у бабасанских юрт, собрался цвет татарского войска с батырем Махметкулом во главе. Пришли на помощь вогульские и остяцкие князьки, которые вместе с Кучюмом засели под Чувашьей горой. Не верит старый Кучюм вогульской и остяцкой храбрости, но теперь всякая помощь дорога. Только два человека не боятся казаков: старый Кучюм и молодой Махметкул, и оба они думают о лукавых глазах Сайхан-Доланьгэ. Как волк в камышах, сидит Кучюм под Чувашьей горой, ждёт Махметкул у бабасанских юрт, а казаки плывут всё дальше. Запели стрелы уже на Тоболе и закипела жестокая сеча, какой ещё не было видано: встретились в первый раз лицом к лицу два батыря -- Махметкул и Ермак. Целый день они бились; как скошенная трава, полегли храбрые, а к вечеру дрогнули татары, и Махметкул, батырь Махметкул, бежал с поля битвы… Если бы у ночи были глаза, она плакала бы как мать и над теми, кто честно положил свою голову за родину, и особенно над теми, кто позорно бежал с поля битвы. Нет пощады трусам, нет слова хуже, которым их встретит каждый мужчина и каждая женщина, а Махметкул бежал от Ермака, как заяц от охотничьей собаки. Забыл он о прекрасных глазах Сайхан-Доланьгэ, забыл о старой матери Кюн-Арыг, седую голову которой покрыл позором.

– - Нет у меня сына, -- твердила Кюн-Арыг, -- это заячьи ноги, а не мой сын… У бабасанских юрт умерла моя радость!..

– - Твой батырь Махметкул -- молокосос и щенок. -- говорил старый мурза Карача дочери. -- Ему бы доить кобылиц, а не воевать… Теперь казаки пойдут на Иртыш и возьмут городок мурзы Атика.

Горько плакала Сайхан-Доланьгэ, плакала вместе с ней шаманка Найдык, а когда две женщины сойдутся вместе, то они непременно что-нибудь придумают. Снарядили они старого шамана Кукджу и послали его в Искер, чтобы старик разыскал там батыря Махметкула и заговорил его сердце, -- всё знал шаман Кукджу, и всё мог он сделать. Он выгнал злого духа из Лейле-Каныш, когда ханская дочь совсем умирала, и вернёт Махметкулу его храбрость. Сто лет шаману Кукджу; жёлтая борода у него росла от самых глаз, точно мох на старом пне, но мурза Карача держал его в своём улусе, как дорогого гостя. Хитрый Карача и столетний шаман молились ещё старым богам, -- святой Оби и буйному Иртышу.

– - Хан Кучюм оставил старых богов, и старые боги его оставили, -- говорил Кукджу мурзе Караче. -- Хан-Сеид с своим пророком не спасёт хана Кучюма… Вот что видели столетние глаза Кукджу: каждую ночь, на Иртыше с татарской стороны выходит белый волк, а с московской чёрная собака и дерутся они до белого света. Кровью покрывается вода, Иртыш мечет огненные искры, а над Искером встаёт московский город с белыми церквями. Вот что видят столетние глаза Кукджу! Ещё раньше пришло в Сибирь белое дерево, а за ним придёт и белый царь… Вот что сделали старые боги, которых оставил хан Кучюм!

Мурза Карача думал одно, а вышло другое. Не боялся он за свой улус и даже жалел мурзу Атика, которого разорит Ермак, -- одна дорога по реке у казаков, а Карача-Куль останется вправо. Позорит Ермак других мурз, награбит богатств, может быть, и до Искера доберётся, а по заморозкам уйдёт с добычей за Камень, как делал Махметкул с закамской стороной. Останется тогда старый Карача богаче и сильнее всех, а Кучюм стар, сыновья у него ещё молоды, счастье переменчиво, и если Сайхан-Доланьгэ не суждено быть ханшей, то она будет дочерью нового сибирского хана. Не успел старый мурза додумать своих хитрых мыслей, как на Карача-Куль налетела гроза. Пока сам Ермак отдыхал у бабасанских юрт, атаман Кольцо бросился с казаками на карачинский улус, точно степной вихрь, который засыпает песком целые города и вырывает столетние деревья с корнем. Не было времени даже подумать о защите, а ноги сами бежали… К утру, где вчера стоял карачинский улус, не осталось даже дыма от пожара, а валялись одни трупы убитых да выли собаки. Сам Карача едва успел спастись на одной лошади с Сайхан-Доланьгэ. Они опомнились только в Искере, куда народ сбегался от казаков со всех сторон.