Сказание о первом взводе - [65]

…Кто-то тряс его за спину. Посмотрел затуманенным взором вниз, не сразу разглядел на заснеженной шапке подползшего солдата красную звездочку.

— Сюда, браток, сюда. Падай!

Услышал эти слова и разжал ладони, пластом ссунулся с брони.

XXXV

— Шкодин, сюда… Помоги! — очнулся и невнятно прохрипел Широнин. Из рассеченной осколком губы текла кровь, и по расползшемуся на грязном снегу большому пятну Петр Николаевич понял, что был в беспамятстве долго. Многопудовый груз налегал на ноги, на поясницу, вдавливал его в землю.

— Помоги!.. — и тут же увидел Шкодина, лежавшего неподалеку от обвалившихся камней. Глаза Пети были накрепко зажмурены, точно перед ослепительной вспышкой света, и две глубокие складки — их раньше не было — залегли на лбу выше переносицы.

Широнин застонал, попытался высвободиться из-под камней сам. Но даже попытка пошевелить ногами или рукой вызвала мгновенно такую страшную боль во всем теле, что он, изнеможенно опустив голову на снег, застонал еще громче.

Неподалеку послышалось шуршание — кто-то или подползал, или осторожно подходил. Неужели гитлеровцы? Плотнее приникнув лицом к земле — может, подумают, что убитый, — Широнин кистью правой руки — всю руку выпростать было невозможно — шарил по земле, искал пистолет… «Вот оно и последнее!» Но пистолета не было. А шуршание ближе, ближе, и кто-то, уже совсем рядом, наклонился.

— Живы?.. Товарищ лейтенант?..

Свой! Широнин повернул голову и прямо перед собой увидел обеспокоенное, бледное лицо незнакомого красноармейца.

— Помоги, жив.

— Ох ты! Как же это вас так? Кирпичей-то сколько навалило, — растерянно срывалось с подрагивающих губ красноармейца. Не поднимаясь с коленей, он стал медленно сбрасывать камни, помогая толчками плеча рукам, вернее, одной левой руке… Правая висела неподвижно, и Широнин догадался, что красноармеец тоже ранен.

— Потише, браток, полегче, — проговорил Широнин.

Лицо красноармейца при каждом движении мучительно кривилось от боли, и он стиснул зубы. Как ни было больно самому Широнину, он сейчас страшился одного, что у красноармейца не хватит сил разобрать завал и он откажется от этой попытки, уйдет. А тот постанывал, скрипел зубами, но продолжал делать свое дело, позволяя себе лишь короткие передышки.

— Выручим, товарищ лейтенант. Потерпите, выручим, — шептал он.

Стрельба хотя и стала реже, но не отдалилась. Из-за груды обрушенных камней поля боя не было видно. Наконец красноармеец расчистил завал, освободил Широнина и он привстал, осмотрелся ищущим взором. Неужели из первого взвода не осталось никого?

В окопах сновали незнакомые Петру Николаевичу красноармейцы. Они устанавливали пулеметы, поправляли брустверы. По ходу сообщения к развалинам метеостанции подбежал какой-то, тоже незнакомый старший лейтенант. Ворот его шинели и гимнастерка были расстегнуты. Деловитым взглядом он окинул окопчик, из которого командир первого взвода руководил боем, на секунду задержал этот взгляд на залитом кровью лице Широнина.

— Ну-ка, давай отсюда, дружище. В тыл, в тыл, давай, голубок! — как бы смягчая этими ласкательными обращениями свой грубоватый сиплый голос, закричал старший лейтенант на Широнина и торопливо стал обосновываться в окопе — скинул шинель и остался в меховом жилете, разложил на берме несколько гранат.

Теперь он был здесь полновластным хозяином, отвечал за этот кусок земли у переезда и за все то, что могло с ним произойти.

Однако Широнин еще не мог свыкнуться с этим.

— Постой, куда же я пойду? А бойцы?.. Бойцы мои где?

— Э, что уж об этом спрашивать, лейтенант? После такого боя…

Широнин смотрел на окопы. Посолонело во рту, спазмы сдавили горло.

— А люди!.. Люди-то какие! — задыхаясь от волнения, воскликнул он, чувствуя, как застилаются влагой глаза.

— Ну, ладно, сослуживец, ты того… спокойней, спокойней, — сочувственно произнес старший лейтенант. — Мои ведь тоже не из железа… И внезапно, раздражаясь, закричал: — Да ты что мне здесь, слезу собираешься пустить? Сырость развести? Сказано тебе — уходи!.. Ясно? Кто здесь старший? Выполняй!

— Сумку бы только достать, — уже не переча своему преемнику, попросил Широнин. Его полевая сумка осталась под обрушенной стеной.

— Ладно, после войны найдем, не мешай, говорю! — отмахнулся рукой старший лейтенант и обернулся к красноармейцу: — Пирожков, ты ранен?

— В правую руку, товарищ старший лейтенант, но стрелять еще бы мог.

— Без тебя обойдемся. Вместе с лейтенантом сейчас же на медпункт. Слышишь? Вместе.

— Иначе нельзя, товарищ старший лейтенант. Он ведь сам и до насыпи не дойдет.

— Ну, быстро, быстро.

Старший лейтенант торопил. Далеко впереди весь склон Касьянова яра зачернел от передвигавшейся вражеской пехоты — подкрепления подходили и к атакующим.

Широнин с трудом поднялся. Из простреленной груди вырывалось свистящее дыхание. Ступить на правую ногу он не мог. Пирожков закинул руку лейтенанта к себе на плечо, обхватил его за пояс своей левой.

— Как-нибудь дойдем… Нам бы только через насыпь перейти.

По размякшему, скользкому склону насыпи пришлось перебираться и ползком, и на четвереньках. Тут уж Пирожков помочь почти ничем не мог. Только поднявшись чуть выше, протягивал руку Широнину, подтягивал его. На той стороне насыпи утомленно опустились на снег. А позади, отделенные насыпью, все еще слышались сердитые покрикивания старшего лейтенанта.