Сказание о первом взводе - [38]

Рота Леонова поднялась в атаку, но пока, увязая в снегу, цепь стрелков подбегала к окраинным хатам, в них уже хозяйничали бойцы первого взвода.

— Та громче же, громче кричи, бо в Берлине не слышно! — воскликнул Вернигора, когда на него с криком «ура» чуть не налетел из-за угла хаты ефрейтор второго взвода Халдеев.

— Ура! — еще раз рявкнул Халдеев, очумело глядя на спокойно стоящего перед ним и смеющегося знакомого сержанта.

— А, это ты, Вернигора? Не узнал я тебя, — выдохнул, переводя дух, Халдеев и, изморенный бегом и волнением, опустился на завалинку, — фу, умаялся.

— А кто же? Я самый и есть. Хорошо, однокашник, что ты меня только на ура поднял, а я уже думал, вдруг да автоматом полоснешь. Вон куда беги, кричи… — кивнул Вернигора в сторону большого сада, в глубине которого раздавались выстрелы. И Халдеев послушно вскочил, уже не спеша, вразвалку побежал, точно примирившись с мыслью, что опоздает и туда.

Петр Николаевич считал, что сейчас как раз хорошо было бы двинуться по шоссе и продолжать преследование отходивших на этом участке гитлеровцев. Но Леонов сообщил ему приказание комбата — закрепиться в Червонном, занять оборону.

— Товарищ лейтенант, вот бы сейчас на их плечах!.. — в возбуждении предложил Широнин. Его радовал успех боя и, главное, то, что он, этот успех, достался малой кровью: кроме трех солдат, раненных еще в первые атаки, в роте потерь не было. «Значит, есть же силенки и для преследования!»

— Погоди!.. На плечах! Ишь, всадник какой лихой нашелся, — добродушно передразнил и охладил пыл лейтенанта Леонов. — За то, что на самоходках выручил, за это благодарю и донесу выше… А насчет плеч повременить надо… Видать, неохотно стали они их подставлять… Слышишь, что на левом фланге делается?

Издалека доносился неумолчный орудийный гул. Он не отдалялся, неотступно висел над горизонтом. Такая все нарастающая канонада действительно раздавалась впервые после январского прорыва.

— Продвинулись далеко, теперь надо укрепиться… Это не Решетов придумал, — добавил Леонов, — так передали сверху, а оттуда виднее.

Выполняя приказ, рота окопалась на западной окраине. Окопы разрешено было отрыть пока для стрельбы с колена, неглубокие. Широнин оставил в окопах отделение Седых, а остальным позволил пойти в хаты отдохнуть, погреться. Спустя полчаса пошел туда и сам.

Еще идя по улице, Петр Николаевич заметил, что кроме военных в селе появились и местные жители, из тех, кто прятался по ямам, по балкам и не был угнан фашистами. Женщины несли на руках детвору и узлы с пожитками, тащили за собой санки с оставшимся небогатым скарбом.

Вернулись хозяева и в хату, которую занял первый взвод.

— Ой, гарненьки ж вы мои, — певуче восклицала пожилая женщина, не отходя от сидевших на лавках красноармейцев. Она обрадованно всплескивала руками, так и не утирая слез, катившихся по морщинистому лицу. — Наче сонечко в хати снова, як вы тут… А то ж при тих шкреботунах и на свит смотреть не хотелось…

— А чому ж шкреботуны, мамо? — спросил Букаев, услышав еще одну, новую для него кличку из множества тех, которыми народ метко наделял оккупантов.

— Так они ж и ходят не по-нашему, — женщина, не приподнимая ног, зашаркала подошвами по полу, показывая, как шумят шипами своих сапог гитлеровцы, — и шкребут, и шкребут по всем хатам та по всем коморам и клуням, сердце у людей выскребли, злодии.

— Мамо, та годи про це, — сказала другая женщина, возраст которой трудно было определить, так плотно закуталась она в косынки и платки. — Вы б краще печку растопили та хоть чугун с водой поставили… Може, товарищи хоть кипятком погрелися б…

— Мамо та мамо!.. Звыкла? — с шутливой серьезностью стала выговаривать мать. — Це ж при немцах, мамо, и до колодца, мамо, и по хворост. А зараз чого лякаться? А ну, швыдко сама!

— Чула, донько? Выполняй! — засмеялся Вернигора, и девушка медленно повела в его сторону широко поставленными черными-пречерными глазами, лукаво срезала его взгляд своим взглядом, вышла из хаты. Вернулась, бросила хворост у печи, скинула платки и явила такую строгую, сбереженную красоту тонко выписанного лица, что даже Широнин не выдержал:

— Эге, было что прятать!… И все на Харьковщине такие?

— Полтавские еще лучше, товарищ лейтенант, — подзадоривая дивчину, воскликнул Вернигора.

— Ты б своих, николаевских, хвалил.

— Та про них уже молчу… свои же!..

Вошли и приветливо поздоровались с красноармейцами еще две девушки.

— Пилиповна, а чи наших вы не бачылы? — обратилась к хозяйке одна из них. — Уже половина Червонного дома, а их нет та нет…

— Не бачыла, Ганно… Та не хвылюйтесь. Зараз вже знайдуться…. Наш Сашко теж десь ще блукае… Вы не в Терновий балци булы?

— Ни, мы в яру, де крыныця, ховалысь.

Девчатам, наверное, не хотелось возвращаться в пустые хаты, и когда Вернигора предложил присесть, они помедлили только приличия ради, а затем, подталкивая друг друга, прошли к лавкам у стола.

— Вот бы и гармонь сюда, — воскликнул Нечипуренко, вспомнив о своем излюбленном досуге.

Пилиповна переглянулась с дочерью.

— А ну, Ганно, где ее Сашко сховал?..

Ганна прошла в другую горницу, чем-то застучала там, вынесла через несколько минут почти новенькую трехрядку.