Сказание о первом взводе - [30]

— К нам, командиром? Давно ждем, товарищ лейтенант, — прояснилось в мягкой, дружелюбной улыбке лицо Зимина.

У костра обернулись и тоже с нетаимой заинтересованностью смотрели на прибывшего офицера Чертенков, Букаев, Кирьянов, Болтушкин.

— Ну вот и дождались, коль ждали. — Петр Николаевич переводил пристальный взгляд с одного красноармейца на другого, и невольно возникала мысль, что где-то и когда-то — по крайней мере, вот этих троих или четверых — уже видел. Это чувство было настолько смутным, что сейчас не стал разбираться в нем, прошел мимо расступившихся солдат к первому костру, поближе к языкастому, приветливому пламени.

— А жилье у вас, товарищи, скажем прямо, неважнецкое, — Широнин глянул в небо, с которого продолжал валить снег. — Не гостиница «Москва».

— И то хорошо, что не в голой степи, товарищ лейтенант, — отозвался Кирьянов, а за ним и другие.

— Та всэ ж таки затышок!

— Чего еще в наступлении?

— Фриц нам здесь блиндажей не успел приготовить.

— На кой ляд они нам и нужны.

— Наше жилье сейчас такое… Отогрелся, ноги на плечи — и дальше! — проговорил Букаев своим сиплым баском, которому непогода и бездомные ночевки придали еще более густой, низкий тембр.

А Петр Николаевич, услышав этот басок, щупнул взглядом быстрых глаз крупные черты лица Букаева и вновь ощутил прежнее, пока безотчетное чувство чего-то знакомого.

— Где-то мы с вами будто встречались? — спросил он, пытаясь из тысячи фронтовых встреч выхватить памятью ту единственную, о которой ему напоминали эти лица.

— Может, и встречались, товарищ лейтенант… Из-за Дона идем.

— Из-за Дона? Так правильно же… Вот там и виделись. На марше. Неподалеку от Самарина. Так ведь?

— А, вспомнил и я, — осклабился Зимин, и сам теперь узнавая лейтенанта с лыжами. — Мы вам помогали тогда машину вытащить. Вы еще насчет шинелей посмеялись, новые, мол, слишком.

— Верно, было такое… Ну, а шинельки у вас после того пообносились, слов нет, пообносились, а-я-яй, я-яй! — Широнин шутливо качал головой, окидывая взором действительно побуревшую, словно мятую вальками одежду красноармейцев.

Вон чья-то — зазевался ее хозяин — прихвачена костром; другую не полоснул ли шальной, горячий осколок?

— О том не жалеем, товарищ лейтенант, — деловито заметил Кирьянов. Ему показалось, что глаза лейтенанта остановились именно на его шинели, рукав которой в одной из атак под Холодной Горой был разодран немецким штыком и теперь наспех заштопан. — Фрицу Харьков больно уж понравился, не хотел с ним расставаться, выковыривать пришлось с каждого переулка.

— Вот же как на фронте получается, на две тысячи километров он размахнулся, а с кем не встретишься! — довольный сегодняшним совпадением, проговорил Широнин и оживился, вспоминая. — Да, а командир, что вас тогда вел… Канунников. Где он теперь? Это же мой ученик!

— Убило его, товарищ лейтенант. — Зимин нагнулся, стал осторожно поправлять отвалившиеся от костра, подернутые серебристым пушком пепла веточки. — Уже в самом Харькове убило, перед Южным вокзалом. Когда мы с марша пришли, он во вторую роту попал. Его за прорыв и к награде представили. Красную звездочку дали. Заходил после к нам в роту, веселый был такой…

— Эх, Володя! — только и выговорил Широнин. Вспомнилась мать Канунникова. Он с ней не раз встречался на родительских собраниях. С началом войны, проводив в армию мужа, и сына, Канунникова пошла работать в механический цех, стала к станку. Может быть, там, в цехе, ей и вручат в эти дни похоронную? Решил при первой же возможности написать ей.

— И сколько же того молодняка фашисты погубили. Его больше всего и жаль, — раздумчиво сказал Скворцов, стоявший у костра на коленях, чтобы согреть плечи. — Была б на то моя воля, по всему земному шару приказ отдал бы: коль воевать, так только таким, как я…

— А тебе-то сколько, Андрей Аркадьевич, в гражданскую войну было? — не выдержал и улыбнулся Грудинин.

— Ну тогда мы только начинали. То было не в счет.

…Широнин знакомился со взводом. Он вынул из полевой сумки сохраненную еще из Кирса тетрадь — разрезанный пополам классный журнал. Своим крупным красивым почерком — недаром когда-то Наркомпрос даже в Москву вызывал составлять прописи — переписал по алфавиту весь состав взвода, тут же делая записи о домашних адресах, партийности, сроках пребывания в армии.

— Да у вас действительно кого только нет! — промолвил Широнин, вписывая в тетрадь вслед за вологжанином Болтушкиным украинцев Букаева и Вернигору, вслед за горьковчанином Скворцовым таджика Фаждеева, уроженца Ура-Тюбе.

— Да вот только с Исхаковым никак не разберемся, товарищ лейтенант, — шутливо пожаловался Вернигора. — Сами же видите, и рос и призывался в Каховке, цэ ж рядом з моею Николаевщиной, а он говорит, что узбек. Так чи считать его земляком, чи нет?

— Считай, не ошибешься.

Когда все были переписаны, красноармейцы отошли ко второму костру, оставили Широнина, Зимина и Болтушкина втроем.

— Вы бы, может, отдохнули, товарищ лейтенант? — предложил Зимин. — Александр Павлович, а ну-ка подбрось сюда соломки помягче да побольше. Отдохните, с дороги ведь.

— Да, догонять вас нелегко было, — сказал Широнин, вспоминая недавний путь и чувствуя, что в голове и сейчас еще не затих докучливый перезвон снарядных гильз. Но все-таки отдыхать отказался. Хотелось подробней расспросить Зимина о людях. А тот и сам опередил его.