Сказание о первом взводе - [2]

Теперь собралась почти половина изрядно поредевшего в боях на плацдарме первого взвода. Дожидаясь старшины, они оживленно заговорили о том, о чем обычно говорят, когда позади осталась еще одна настороженная, фронтовая ночь, а впереди новый день с его внезапностями, с очередной дележкой табака, с желанным появлением полевой почты, с надеждами и разочарованиями.

* * *

Уже четвертый месяц полк стоял в обороне на правом берегу Дона, чуть южнее Воронежа. Плацдарм захватили в августе. Болтушкину — одному из старослужащих части — хорошо были памятны эти дни.

Полк перебросили на этот участок фронта после битвы под Москвой, где он заслуженно получил славное гвардейское имя. Сосредоточивались и готовились к форсированию скрытно, по ночам.

Казалось, в безмятежном покое размеренно дремали под жарким солнцем обезлюдевшие улицы и майданы станиц, сады, отягощенные в это лето обильными плодами, тенистые рощи, подступившие к самому берегу привольной, также спокойно дремлющей реки.

Сколько в небе ни кружила «рама», но заметить ли с воздуха лодку, укрытую ночью в широколистной рогозе? Разглядеть ли звенья штурмового мостика в чащобе камышей или лафет орудия, над которым раскачиваются зонтикообразные метелки бузины? Угадать ли миномет в мирном шалаше, стоящем на бахче?

Но как-то с рассветом вскипел, забурлил горным потоком Дон. Одновременно с тысячепудовым огневым ударом артиллерии гвардейцы ринулись на штурм правого берега. На широкой глади реки вздыбились смерчи воды и огня. Оглушенные сомы и щуки, перевернувшись атласно-белыми брюшками вверх, поплыли по течению. Снаряды крошили в щепу плоты и паромы, осколки мин дырявили лодки. Но люди бросались в воду и вплавь, на бревнах, а то и попросту вразмашку, саженками добирались до вражеского берега, крутой меловой горой поднимавшегося на той стороне.

Небольшой рыбацкий дубок, на котором плыл Болтушкин, опрокинуло и отбросило в сторону разрывом снаряда. Пули захлестали рядом, по воде. Намокшее, тяжелое обмундирование влекло вниз, ко дну. Не стал противиться, нырнул, ударился ногами о каменистое дно, оттолкнулся вперед, торопливо хватил глоток воздуха и снова вниз, снова толчок, снова глоток… Так до тех пор, пока спасительно не нависла над головой почти отвесная круча берега. Ну, значит, жить тебе, Александр Павлович! Неподалеку, как былинные витязи, выбегали из водной пучины товарищи. По крутым тропкам немедля вверх, в штыки!

Запомнятся эти дни и гитлеровцам. Это ли не дерзость! Их танки уже за Ворошиловградом, за Лихой, вот уже они пылят по дорогам к Сталинграду, вот уже их пушки бьют по волжским переправам, и автоматчики занимают рубежи в цехах заводов. Много ли еще дней нужно, чтобы обессиленно пала волжская твердыня и распахнулись за ней заманчивые обходные пути на Москву? А тут советские полки неожиданно врываются на западный берег Дона, теснят мадьярские части на десять километров от реки, хотят закрепиться на плацдарме. Что это? Вызов? Попытка ввести противника в заблуждение? Или просто-напросто шаг, продиктованный отчаянием? Или наконец какой-то пока непонятный дальний расчет? Проучить! Сбить с плацдарма! Сбросить в реку! Захватить и живьем доставить в Берлин штабных офицеров. Гиммлер заставит их разговориться.

Но тщетно ставка фюрера отдавала приказ за приказом, тщетно поднимались мадьяры в одну атаку за другой, тщетно вслед за мадьярами шли на штурм прибрежных высот эсэсовские полки. Ликвидировать плацдарм не удалось. Пришлось скрепя сердце примириться с ним, примириться с тем, что советское командование, собственно говоря, уже достигло первой немаловажной цели: принудило немецкие армии, нацеленные на Сталинград, отвлечь часть сил в сторону, заставило и впредь, как это ни неприятно, но считаться с тем фактом, что висит над флангами и этот захваченный и удержанный удобный плацдарм, а с ним и ряд других.

Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, и вот уже она обжита, стала хорошо знакомой и близкой каждым своим деревцем, каждой впадинкой эта прибрежная полоска земли. Более чем половину ее занимал лес. Много лет назад он, очевидно, был сплошь хвойным, но после порубок здесь появились светолюбивые березки и осины, буйно разросся подлесок — лещина со своими красноватыми хлесткими прутьями и цепкий бересклет. Грибное царство! Подосиновиков, маслят, сыроежек полным-полно до самых заморозков.

По лесу на северо-запад проходил узкий, но глубокий овраг. Он соединялся затем с другим таким же оврагом, который ветвился с запада на восток и уже широким разлогом выходил почти к самому Дону.

Всякий, впервые попадавший сюда, на правый берег, с удовлетворением отмечал эти бесспорно выгодные стороны плацдарма. Экое раздолье для артиллеристов, для саперов, для хозяйственных взводов. Хватало удобных мест и для штабных землянок, и для позиций минометных батарей, и для батальонных кухонь… Повара, готовя огневые щи, могли не опасаться, что враг сможет заметить искры из трубы, настолько укромными, дикими были лесистые приречные дебри.

И все же… И все же какая цена всем этим удобствам сейчас, когда, кажется, сам ветер приносит сюда такое бодрящее дыхание долгожданных, великих событий?!