Сказание о морде небритой - [2]

Новости были неприятные. Небрит вообще не любил выслушивать новости: ему гораздо больше нравилось вычитывать новое в свитках, - хотя бы по той причине, что уж эти новости ему не повредят. А тут... В самом деле, раз уж гонят домовых, так могут погнать и всех прочих, тем более домовой на то и домовой, чтоб в дому обитать, а небритам обитать вообще нигде не предписано. Может быть, и существовала где-нибудь предназначенная для них экологическая ниша, но ни один небрит о ней не слыхивал.

А паника все разрасталась. Уже перестали залетать в дом бабочки, уже ни один леший даже в самую темную ночь не приближался к дому, уже началось на чердаке невнятное скрипение и копошение... "Не к добру это, дорогие мои, ох, не к добру", - говорил старый мудрый домовой Ипсилон, по привычке окая в самых неподоходящих местах. "Не к добру, однако", - подхватило все население дома.

Почему-то все вдруг начали окать; только небрит какое-то время держался на этот счет иных воззрений, но и он однажды сорвался. Пересказывая Пси содержание очередного манускрипта, он неожиданно для себя произнес: "ОдинОкОе ОтчужденнО-забрОшеннОе сОзнание..." Потом замялся, смутился, но, поразмыслив над причинами своей слабости, продолжил в том же духе. Пси все равно ничего не заметил: он никогда не вслушивался, когда небрит говорил о непонятном.

Но добро бы все одним оканьем и ограничилось. Отнюдь! Из дома стало разбегаться население. Первым, как ни странно, покинул его один из приблудных духов - благородной наружности, синевато-серого цвета, всегда закутанный в необеятный плащ. Никто не знал, чей он, собственно, дух, но был он горд, самолюбив и обидчив до крайности. Вероятно, его что-то напугало, хотя трудно сказать, чего может испугаться дух; сам он, по слухам, заявил, что не может долее выносить столь вульгарное общество.

За духом последовали прочие жители дома, и довольно скоро небрит остался один.

То есть, может быть, и не один, но в его комнату никто не заходил. Недели три небрит был этим очень доволен, но потом ему малость надоело отчужденное одиночество, и он, выбрав день, когда солнце светило особенно ярко, решился осмотреть дом. На свитки никто никогда не покушался, а вот чайник небрит предпочел спрятать в самом дальнем углу, завалив вдобавок трактатами о всяких первосущностях: там бы уж точно никто не стал копаться.

Дом был огромен, и так уж получилось, что небрит ни разу не собрался обойти его весь - даже когда был здесь новичком и не начались еще эти странности. Теперь дом казался небриту еще более огромным и страшным. Комнаты сменялись комнатами, и все они были запущенные и захламленные. Небрит всегда любил рыться во всяком хламе и теперь был за эту любовь вознагражден: в углу одной из комнат ему попались очки. Очки были очень красивые, но, к сожалению, были они так велики, что держались лишь на кончике носа, благо нос у небритов бывает длинный.

Вдобавок видел небрит в очках ничуть не лучше, чем без оных. Он хотел было уже снять очки - для этого довольно было бы легкого кивка, - как вдруг они стали уменьшаться и, наконец, расположились на небритьем лице самым что ни на есть удобным образом. Возможно, они были волшебные, но небрит так редко сталкивался с волшебными вещами, что не сразу поверил. А поверить пришлось, потому что и видеть он к тому же стал лучше, кажется, иногда даже и сквозь стены. Вообще говоря, не было ничего удивительного в том, что очки оказались волшебными: ведь уже много лет в доме обитала только нечистая сила, а известно, что даже самый распоследний домовой имеет при себе что-нибудь этакое.

Небрит почувствовал себя увереннее и смелее: теперь он видел всю комнату целиком, даже когда стоял в самом дальнем и темном из многочисленных ее углов.

Но ни в этой комнате, ни в других не оказалось никого, с кем можно было бы побеседовать: были тараканы и пауки - публика скучная, бессловесная и пригодная разве что в пищу домовым. Тараканы громко топали, громко чавкали, но больше никаких звуков не раздавалось, как вдруг послышались невнятные крики.

Небрит долго не мог набраться храбрости и пойти разузнать, кто кричит: начинало смеркаться, а орали, судя по всему, подозрительно близко к подвалу. Крики, впрочем, были хоть и истошные, но вполне мирные: прислушавшись, небрит разобрал, что кричащий недоволен энтропией, которая, дескать, все возрастает. Возрастание энтропии до сих пор никоим образом не мешало небриту жить, и он не очень понимал, что тут такого плохого, но ясно было, что кричит существо по натуре невоинственное. Поэтому небрит хоть и не осмелел, но, поразмыслив, решился все же поглядеть, что там такое.

Когда он добрался до источника шума, было уже темно, и небриту удавалось хоть как-то ориентироваться лишь с помощью очков. Места по всем приметам были как раз те самые, где некий голос нехорошо отзывался о некоем призраке. Небрита разобрало любопытство, тем паче что вблизи все оказалось много менее страшно, нежели можно было предположить по рассказам. Приоткрыв дверь, небрит различил фигуру, в которой нельзя было не признать духа. Дух был обширен собой и полупрозрачен до неприличия; в руке он держал прохудившуюся реторту. Дух стоял перед столом, заваленным свитками, и пытался, вероятно, в одном из этих манускриптов разобраться. Небрит постучался.