Сказание о Майке Парусе - [6]

Однако не дремали и эсеры, неплохо знавшие психологию крестьянина. Через мужиков, что побогаче, они распространяли слухи о том, что-де Советская власть защищает только интересы рабочих, а на крестьян ей наплевать.

Вот и пойми тут попробуй, кто прав, кто виноват! Он-то, Маркел Рухтин, хоть грамоте обучен, запоем читал какую можно было достать политическую литературу, а больше того собственным умом доходил, пристально наблюдал жизнь и помаленьку пришел к твердому выводу: да, единственная партия, которая не заигрывает и не лицемерит, а искренне радеет за трудовой народ, — это партия большевиков. Ей нет нужды играть в прятки, подстраиваться под настроение и психологию основной массы трудящегося народа, потому как сама она и есть народ, его разумная руководящая сила.

И когда уяснил для себя это Маркел, то уже до конца дней своих остался верным и убежденным борцом революции, как ни ломала, как ни корежила его жизнь — и в пучину бросала бездонную, словно парус в грозовом море, и вздымала на гребень штормовой волны, так что дух захватывало от неведомых загадочных далей...

Но были и сомнения, и колебания — ведь всего-то он, Маркелка Рухтин, — не получивший серьезного образования крестьянский парень из деревушки, в сибирской глухомани затерянной, и всякое с ним было, как с тысячами, миллионами людей того героического, легендарного поколения, попавшего в страшный водоворот истории на заре рождения новой эры...

Да, на один только миг приоткрылась завеса в «царство свободы», пронеслось полгода с того памятного вечера, когда по дремотным шипицинским улицам проскакал всадник с кумачовым полотнищем над головой, — и вот — взбунтовавшиеся пленные чехи, которые вели теперь себя в Сибири как завоеватели, самозванное Временное правительство, прежние порядки, только еще пожестче, чем при батюшке-царе...

Неужели конец всему? Где же искать справедливость, у кого спросить, с кем посоветоваться? И Маркел уходит из Шипицина в уездный город Каинск, там пробивается на поденных работах, знакомится с большевиком Федором Ялухиным, посещает его подпольный кружок. Но не мог он долго ходить на ялухинские «тайные вечери», слушать бесконечные и, как ему казалось, пустые речи, тогда как по селам уже зверствовали каратели новоиспеченного правительства, забирали в свою армию молодых парней, отнимали хлеб и лошадей.

Поэтому, как только услышал, что где-то в притаежных урочищах Васюганья действует неуловимый отряд Бушуева, про которого ходят уже сказки-легенды и за голову которого назначена солидная сумма золотом и «сибирками», тут же покинул Каинск, добрался до родного Шипицина, через старых знакомых отыскал следы бушуевского отряда и, ничего не сказав даже матери, отправился по этим следам...

* * *

Прекрасные были дни, прекрасные были ночи! Стояла золотая, звонкая пора бабьего лета, в лесах был разлит сладкий дурман грибной сырости и побитой первыми заморозками листвы.

В отряде нашлись знакомые, приняли Маркела радушно, — еще бы, единственный грамотный человек! А Бушуев замышлял дело не шуточное — надо будет писать листовки и воззвания, поднимать по деревням мужиков. Дали Маркелу коня, винтовку и саблю.

Атаман (так называли в отряде Митьку Бушуева) сам подвел Маркелу низкорослую косматую лошадку. Сказал, строго сдвинув атласно-черные брови:

— Седло себе добудешь в бою. А пока — охлюпкой. Ездить-то хоть умеешь? В городу-то, небось, только и катался что верхом на палочке... когда без штанов еще бегал?

— Да какой он городской, нашенский он, из Шипицина, — загалдели мужики. — Пастушонком сколь годов был...

Неказистая на вид кобыленка в деле оказалась резвой и выносливой. Не отставала от других — шла мелкой рысью, без тряски, будто плыла.

Отряд ни на день не задерживался на одном месте, кочевал по лесам, нападал на мелкие группы белой милиции и кулацких дружинников. Атаман, как и подобает ему, всегда мчался впереди отряда, хищно пригнувшись к самой гриве вороного жеребца.

Лес гудел от топота копыт, осенние деревья по сторонам сливались в разноцветный ковер, ветер свистел в ушах, да сердце замирало в бешеной скачке.

Вольная волюшка! Ночи у костра, лихие песни мужиков, — и снова дороги, цокот копыт по схваченной утренником земле, золотая метель листопада и буйная, пьянящая радость впереди — борьба за правое дело!

* * *

Отрезвление пришло в холодном сыром амбаре, куда Маркела бросили вместе с другими в ту страшную ночь разгрома отряда. Взяли их сонными, притащили в исподнем белье, связанных по рукам и ногам...

Все это Маркелу казалось сейчас кошмарным сном. Он поближе придвинулся к затухающему костру. По углям, подернутым серым пеплом, судорожно метались синие огоньки, гасли один за другим.

Маркел бросил в костер охапку волглого от росы хвороста, огонь совсем погас, повалил белый едкий дым. Прутья зашевелились на углях, корчились и трещали, пока под ними снова не возник язычок пламени, который осторожно стал пробираться в гущину и вдруг полыхнул так, словно весь костер подбросило взрывом. Сверху сорвалась какая-то сонная птица, очумело шарахнулась на огонь и с диким криком исчезла в темноте. У Маркела словно внутри оборвалось что-то, — он припал к земле, уцепился за жесткую траву, будто за гриву озверело несущего коня.