Сказание о годах Хогэн - [3]

В XIV в. страну много десятилетий сотрясали новые сражения, т. н. война Южной и Северной династий. Слепые исполнители разнесли по Японии огромное количество новых сказаний, которые уже к концу столетия циклизовались в новое большое повествование.

Разница между первыми гунки и этим последним была не только в их сюжетах, но также и в идейном содержании.

Дидактический и эмоциональный аспект «Сказания»

Гунки демонстрируют единство героического и дидактического аспектов, причём последний из них используется в них как сюжетообразующий принцип.

На все воинские сказания определяющее идейное влияние оказали буддизм и конфуцианство. При этом, если в XIV в. тон задавала конфуцианская концепция долга как основы вселенской гармонии и спокойствия в государстве, то в первых сказаниях преобладала трактовка событий и судеб героев в буддийском духе.

По старинной буддийской легенде, особенно распространённой в позднехэйанской Японии (XI–XII вв.), в середине XI в. наступал последний, разрушительный этап в истории буддийского учения — этап «конца Закона» (маппо). Его признаки современники усматривали в частых стихийных бедствиях, эпидемиях, междоусобных распрях. К числу последних прежде всего относили войны между кланами Тайра и Минамото.

Проникновение концепции «конца Закона» в сознание сказителей определило общий идейный настрой «Сказания о годах Хогэн». Условно его можно определить как кармический. Карма (буддийский закон нравственной причинности) явлена здесь в разнообразных видах, но в первую очередь, как индивидуальная. Монах-экс-император Тоба говорит: «Я горд благими последствиями десяти видов добрых деяний, совершённых мною в прежних жизнях. Но, несмотря на то, что достиг я высокого ранга императора, этот ранг не лишён связи с заблуждениями, которые присущи смертным в трёх мирах — мире желаний, мире форм и мире без форм». Говоря о тяжёлой судьбе монарха, погубленного мятежным вассалом, сказитель замечает: «Государь, обладавший десятью добродетелями, хозяин престола, не мог избежать действия кармы, идущей из прежних существований». Знаменитый поэт Сайгё-хоси пишет о покойном экс-императоре Сутоку: «Из-за того, что воздаяние за прошлые жизни было неблагоприятным, ныне государю пришлось стать пылью в сих отдалённых пределах».

Кроме отсылок к популярным буддийским категориям, «Сказание о годах Хогэн» изобилует упоминанием разного рода ситуаций из истории буддизма, буддийских сутр, подвижников и будд (в том числе — вымышленных).

Буддийская трактовка событий органично переплетается с конфуцианской. Очевидно, что для средневекового японца в понимании общественных явлений не существовало границы между этими учениями. Повествуя о заговоре Нового экс-императора, сказители причудливо сочетали конфуцианские понятия с их объяснением в буддийском духе: «Потом все стали действовать вразброд — воины обоих домов, Минамото и Тайра, прислуживавшие у императорского дворца и у покоев экс-императора — одни нарушали наказы отцов, другие позабыли о почитании старшего брата младшим, каждый стал действовать как ему вздумается, вплоть до отца с сыном, дяди с племянником, всех родственников, господина и подданного. Вся Япония разделилась надвое.

В столице благородные и подлые, высшие и низшие соглашались между собою, говоря:

— Теперь на этом заканчивается свет. Всё теперь погибнет. Тот, кто именуется канцлером, — старший брат, а господин Левый министр — его младший брат. Великие полководцы Царствующего государя Ёситомо, владетель провинции Симоцукэ, и Киёмори, владетель провинции Аки. Великие полководцы экс-императора — это отец Ёситомо, Рокудзё-хоган Тамэёси, и дядя Киёмори, Тайра-но Тадамаса, помощник главного конюшего Правой стороны. Не задумывались они о том, кто победит, а кто проиграет.

Однако, "согласно учениям", во время сражения один непременно выигрывает, а другой проигрывает, и заранее трудно бывает узнать результат. Он соответствует лишь наполненности судьбы и зависит только от глубины кармы» (свиток I, гл. 4).

Иногда сочетание буддийских представлений с конфуцианскими встречается в одной и той же фразе, как во II свитке (гл. I): «Согласно обещанию, данному в прежней жизни, мы стали господином и слугой и будем следовать этому обещанию до самого конца». Далее здесь развивается идея связи господина и слуги в строго конфуцианском духе.

Ещё одним идейным фактором, влияющим на развитие сюжета в «Сказании», является ссылка на прецедент из китайской истории.

Великая восточно-азиатская культурная общность испытывала подавляющее влияние китайской цивилизации не только в эпоху заимствования соседними с Китаем народами иероглифической письменности, системы землевладения или конфуцианской философии. Китайская история, литература и точные науки на протяжении столетий оставались образцовыми для соседних народов. Японские авторы особое значение придавали прецеденту из истории Китая, благо китайские хроникёры тысячелетиями фиксировали события в династийных историях и исторических трактатах.

Не составляли исключения во внимании к китайским образцам и историческим прецедентам и воинские повествования. В «Сказании о годах Хогэн», кроме указаний на конфуцианские этические нормы, то и дело встречаются заимствованные из китайских памятников представления о «голосе феникса», «девятивратном дворце», «лике дракона», отсылки к примерам из истории Китая (например: «Несмотря на то, что ханьский Гао-цзу правил Поднебесной с мечём в 3