Сказание о флотоводце - [9]

Оказывается, капудан-паша гораздо больше недоволен английским послом, чем им, Слэдом!

- Я спешил в ту ночь, думая об отмщении! - угадывая его мысль, быстро сказал Слэд. - Теперь уж не миновать войны, хотя в ней почти не будет участвовать турецкий флот, эскадра ждет лишь ветра! Но английские корабли готовы к бою. Я так думаю, благороднейший.

Так называл он министра, следуя обычаю и не боясь витиеватости, понимая под "ветром" отнюдь не только погоду на море. Капудан-паша тихо кивнул головой. Да, они ждут ветра, того часа, когда окончательно сговорятся Париж и Лондон: Синоп предупреждение всем! В "Таймсе" - об этом знает Слэд-признаются, что Синопское поражение подает повод к важным заключениям о превосходных качествах русского флота.

- Правда ли, Мустафа, что английский командующий берет с собой на свой флагманский корабль жену?

- Я слышал об этом, благороднейший.

Капудан-паша долго молчал, закрыв глаза, как бы ясно представляя себе за толстыми веками, что за жена у англичанина и какой выглядит на его корабле семейная, по-домашнему обставленная каюта. Немного рябое, пятнистое на солнце, благодушно полное лицо министра с широким вздернутым носом изображало вместе с тем полное равнодушие к командующему.

- У него одна жена, Мустафа, она ведь не может его не любить? - вдруг сказал он, приоткрыв веки. И, не дожидаясь ответа, лепимо добавил: -Она одна и любимая, и он ею рискует.

Казалось., министра явно забавляло, что у командующего одна жена и в бою она будет на корабле.

- Старуха? - спросил он. - Ну конечно, лорд Раглан не польстится на молодую. И можно ли им не любить друг друга? Нет, Мустафа, никак нельзя. Не быть любимой-несчастье, а перестать ею быть-бесчестье. Но скажи все-таки, что это за женщина?

Слэд передал все ему известное о жене лорда Раглана, не преминув сообщить и сплетни, ходившие в обществе, и поинтересовался:

- Вас пугает дурная примета - женщина на корабле?.. Министр поднял голову и ответил полусерьезно:

- Посоветуй, как окурить благовониями их корабль? Слэд догадался: как ни невероятно, но морской министр печется о том, чтобы мулла мог совершить моление возле этого корабля и этим сохранить турецкие корабли от гибели, как поступают в холерные дни, избегая заразы... Министр был похож сейчас на купца, в шелковом халате, с серьгой в ухе, с ярко-красными от битеня губами, и ко всему прочему еще и фаталист. Он до смерти боится жены лорда Раглана. Слэд вспомнил, что говорили о турецких вельможах: "Они сластолюбивы и храбры, изнеженны и в то же время суровы, нет никого противоречивее их!" Он поглядел на капудан-пашу, обдумывая, что сказать, не выдав своей насмешки и не обещая содействия в невозможном.

- Надо будет убедить жену лорда Раглана сойти на берег.

- Больше ты ничего не можешь предложить? - зло осведомился министр.

- Больше ничего, благороднейший. Разговор происходил на открытой, затемненной виноградными лозами террасе. Ставни плотно закрывали узкие, выходящие в сад окна. Кальян и флакон с душистым розовым маслом были брошены на мохнатом ковре, в углу. Где-то бил фонтан, навевая прохладу, и плакали горлицы в невидных, привешенных к деревьям клетках. Слэд знал, что капудан-паша держит в саду множество певчих птиц. Сейчас безлюдье кругом и небрежность в обстановке вызывали впечатление заброшенности его дома. Слэд подумал, что и в этом есть что-то нарочитое, еще не изученное им в этой стране, где странно перемежается праздничность с запустением, косность со стремлением к совершенству. А может быть, капудан-паша покидает свой дом и считает, что так вести себя приличествует солдату.

- Нам стало трудно помогать Шамилю, - сказал министр, помолчав, помня, что Слэд привозил горцам из Константинополя порох, свинец и обещал в эту осень доставить к берегам Абхазии большой турецкий десант. - Осман в плену! Никогда мы еще не были, Мустафа, столь зависимы от англичан!

Доверительность его пугала Слэда. Провинившийся Слэд казался капудан-паше больше "своим" человеком, чем ранее, и в то же время более полезным в его связях с соотечественниками. Конечно, капудан-паша не первый сановник в государстве, и доверие его не очень уж большая честь, но сейчас оно и обнадеживало и пугало. О его вине, видно, забыли во дворце султана или не хотят вспоминать.

Как бы поняв, что может предложить Слэд, министр сказал, не меняя позы и полузакрыв глаза:

- В нашей стране вводятся два наказания: одно прямое - казнь или тюрьма, другое - скрытое отношение к человеку, лучшее, чем он того стоит. Он получает, иначе говоря, наше расположение в долг. Понял ли ты меня?

И вдруг выкрикнул, с бешеным и злым осуждением в широко раскрывшемся взгляде:

- Мустафа, как ты мог оставить Османа, не выйти м другую линию, не сбить огонь русских кораблей? Твой корабль-брат "Эрекли"! Твой корабль-честь Турции!

И начал тихо покачивать головой, снова полузакрыв глаза и наморщив лоб, словно пересиливая мучительную боль. Теперь он был похож на молящегося дервиша. Слэд но мог постигнуть это быстрое превращение из благорасположенного к нему хитреца в обвинителя, но радовался тому, что министр, высказавшись, не таит больше своих к нему чувств.