Сказание о Доме Вольфингов - [3]

Ю. Ф. Шведов, в своём предисловии к вышеупомянутому изданию произведений У. Морриса на английском языке, утверждает, что «Моррис любил не средневековье как таковое, с его общественно-политическими институтами, а людей докапиталистической эпохи, не испорченных современной поэту буржуазной цивилизацией»[4]. При более близком знакомстве с творчеством писателя это представляется в корне неверным. Моррис любил Средневековье именно как таковое, средневековые ценности и средневековые институты: вольности городов и гильдий, понятие вассальной преданности, лежащее в основе феодальной этики, искусство ремёсел и рыцарские идеалы служения даме. Страстное увлечение Морриса социализмом объясняется, в сущности, тем, что Моррис усмотрел в социалистическом учении возможность воплотить близкие ему идеалы Средневековья в современной действительности. Подтверждением чему, собственно, и служит роман-утопия «Вести из ниоткуда».

Несмотря на профессиональные познания Морриса, «историчность» его романов следует воспринимать с большой оговоркой. Невозможно согласиться, что средние века Морриса – и в самом деле «золотой век»; силы зла осаждают их ничуть не меньше, чем наше собственное время. Не стоит считать их и орудием критики против викторианской реальности, разве что в очень обобщённом смысле. «Иные миры» Морриса – это достаточно отстранённая и в значительной мере самодостаточная реальность, предназначенная не для того, чтобы критиковать или просвещать, но чтобы наслаждаться. Средневековье для Морриса – это удобный полигон для литературного эксперимента и живописные декорации для реализации его собственных эстетических концепций. Историческое прошлое не выступает объектом серьёзного научного исследования, но интерпретируется и меняется в соответствии с художественным замыслом автора. Именно так писатели-медиевисты Викторианской эпохи подходили к истории. Согласно К. С. Льюису, «увлечение Морриса средними веками случайно, подлинные интересы Средневековья – мистицизм христианства, философия Аристотеля, куртуазная любовь – для него ничего не значат. Столь же бессмысленно применять исторический подход к чосеровской Трое, или к Аркадии Сидни, или к пьесам Дансейни»[5]. Моррис построил свой воображаемый мир на основе тех смутных представлений о средних веках, что доминировали в сознании его современников в общем и его круга в частности, – и в результате допустил немало исторических ошибок. «Но как поэт он прав – просто потому, что лжеконцепция Средних веков существовала всегда. В некотором смысле она – часть нашей мифологии»[6]. Средневековье Морриса не есть средневековье истинное, но Средневековье в представлении викторианца.

К слову сказать, У. Моррис всю жизнь зачитывался произведениями Дюма-отца, а великий французский романист, как известно, с историческим прошлым обращался достаточно вольно: для него история всегда оставалась тем самым гвоздём, на который автор вешает свою картину. В воспоминаниях Мэй Моррис, дочери писателя, мы читаем: «В семейном кругу отец частенько жаловался: “Ну почему у Дюма не осталось ни одного славного, длинного романа, которого бы я еще не читал?” Домашние обычно отвечали на это: “Так напиши сам”». В результате был создан бесконечный «Источник на Краю Мира». Интересно, что примерно та же история впоследствии повторится с К. С. Льюисом, большим поклонником Морриса: Льюис охотно признавался, что писал именно такие книги, которые хотел бы прочесть сам.

Помимо средневекового рыцарского романа, значительное влияние на писателя оказал мир саги. В этой области Моррис был признанным экспертом: он хорошо знал язык и литературу Исландии, не раз бывал в стране и в сотрудничестве с Эриком Магнуссоном переводил немало текстов, в том числе «Сагу о Вёльсунгах» и «Греттира Сильного». Отличительные качества исландской литературы явно пришлись по душе «языческому пророку». Э. Магнуссон вспоминал впоследствии, что был потрясён интуицией своего соавтора: Моррис «постигал дух исландских саг не со снисходительностью поглощенного иными мыслями иностранца, но с интуицией необычайно прозорливого уроженца страны». Мэй Моррис описывает «дух» исландских и ирландских источников, оказавших столь сильное влияние на её отца, в следующих словах: «Герои Ирландии, в силу магических своих свойств, совершают деяния настолько исполинские, что сами как бы отступают за пределы человеческой симпатии и уводят нас в собственную волшебную страну – не ту уютную и незамысловатую волшебную страну, где свинопас женится на принцессе, но в края неясных красот и неясных ужасов, где можно затеряться в туманах в погоне за болотными огнями и так и не добраться до обещанной Земли Юности… Но боги и герои, легенды о которых знатные семьи Норвегии привезли из родного дома в Исландию, хотя в деяниях своих и поступках и достигают порою исполинского размаха, однако же наделены чисто человеческими свойствами; и даже современный читатель с лёгкостью представит их рядом… Порою боги эти удалены за пределы досягаемости, в небеса: оттуда они управляют людскими жизнями и толкают смертных навстречу гибели; но чаще они принадлежат земле, и даже самые грандиозные их деяния не вовсе противоречат здравому смыслу»