«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - [12]
Перу Муравьева принадлежат стихотворения, поэтический цикл, драмы, очерки, мемуары и исторические трактаты. Трудно назвать литературную форму, к которой бы не обращался литератор. Несмотря на столь многожанровое творческое наследие, Муравьев остался известен прежде всего как автор книги о паломничестве.
Писатель придавал огромное значение путешествию к святым местам, потому что именно оно принесло Муравьеву литературное имя. Образ Иерусалима появляется уже в его раннем драматическом произведении «Битва при Тивериаде» и сопровождает писателя всю жизнь, пройдя в его сознании эволюцию от колыбели рыцарских подвигов до символа небесного града. Духовная стезя деятельности Муравьева, по его словам, была проложена благодаря Иерусалиму: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима»[67]. С именем святого города он связывал даже свои гражданские успехи. Так, по крайней мере, Муравьев писал в своих мемуарах[68], ориентированных на светскую публику.
«Путешествие ко Святым местам в 1830 году» выдержало пять изданий, ему сопутствовало поощрение издателей. На публикацию книги Муравьева откликнулись почти все ведущие журналы и газеты того времени[69]. Внешний вид «Путешествия», благочестивые стремления и эмоциональный подъем автора произвели впечатление на современников[70]. В течение своей жизни Муравьев, осознавая, что «ни одна из его книг не имела столь блистательного успеха», старался поддерживать репутацию автора «Путешествия». Не случайно после этой книги писатель создает своеобразный цикл путешествий: «Путешествие по Святым местам русским», «Римские письма», «Грузия и Армения», «Письма с Востока в 1849–1850 гг.», «Русская Фиваида на Севере». Рецензенты «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», а также И. С. Тургенев и А. В. Никитенко считали «Путешествие по Святым местам русским» логическим продолжением первого «Путешествия»[71].
В литературном отношении первое «Путешествие» было самым «отделанным» произведением Муравьева, который посвящал своему творению «все досуги и нравственные силы». Участие В. А. Жуковского, а также значительная правка Филарета[72] усовершенствовали текст «Путешествия». Но когда книга уже была напечатана, Муравьев «испугался» ее появления в свете, о чем свидетельствует анонимность издания: автор не исключал возможного провала книги и очень его опасался.
Как паломническое сочинение «Путешествие» содержало описания памятных мест Иерусалима и его ближайших окрестностей, а также Вифлеема, Мертвого моря, Вифании, и др. Для Муравьева святыни Константинополя и Палестины — «обширное поприще для высоких дум». Но не столько святые места, сколько вызванные ими «чувства и мысли» составляют содержание «Путешествия». Авторские переживания, чувства, возникающие при виде святынь, исторических памятников, получая в сочинении Муравьева особую значимость, становятся главным предметом повествования. Рассуждения о библейских событиях, почти постоянно сопровождающие текст Муравьева и выливающиеся в бесчисленные отступления, — отличительная черта его прозы.
Следует заметить, что картина местности, связанной с тем или иным библейским сюжетом, у Муравьева всегда претендует на живописность. Таковы, например, описания дороги от Газы до Иерусалима, Аравийской пустыни, Иорданской долины, Кедронского потока, Элеонской горы, вершин Фавора и Сиона. Современники заметили умение Муравьева представлять все «в полных картинах, где очерк и краски положены рукой искусного художника, верного природе и вкусу»[73]. Журнальная критика подчеркивала живописность «Путешествия», отмечая у автора некую целостность восприятия, черту, присущую пейзажной живописи. А. В. Никитенко, спустя более чем 40 лет, говорил о том, что язык Муравьева подобен «блеску красок, которые густо ложатся под широкою кистью» автора[74].
Автор статьи в «Телескопе» считал, что «животрепещущие впечатления, живые картины» могут создать только путешественники, являющиеся «послами и представителями своих наций». Таким представителем был, по мнению критики, Муравьев, описавший святые места как поэт, «как просвещенный наблюдатель и как христианин». По словам Надеждина, книга доказала, «что религия может быть неразлучна с просвещением, что благочестие не враждует с поэзией». Надеждин имел в виду те «лирические отступления», ту «живописность», которыми так богато «Путешествие» и о которых писали в «Северной пчеле», «Московском телеграфе» и «Телескопе»[75].
Палестина представляла «неистощимую жатву для поэта-путешественника», ибо «на всем пространстве земного шара нет страны, более живописной»[76], — говорил Н. И. Надеждин в статье о «Путешествии» Муравьева. В своих воспоминаниях о работе над книгой автор признавался, что поэтические и духовные впечатления были записаны им на местах библейских событий. Но конкретное и детальное описание христианских святынь не представляло для Муравьева особого интереса[77]. Современники замечали, что он не отличался внимательностью
Наталья Алексеевна Решетовская — первая жена Нобелевского лауреата А. И. Солженицына, член Союза писателей России, автор пяти мемуарных книг. Шестая книга писательницы также связана с именем человека, для которого она всю свою жизнь была и самым страстным защитником, и самым непримиримым оппонентом. Но, увы, книге с подзаголовком «Моя прижизненная реабилитация» суждено было предстать перед читателями лишь после смерти ее автора… Книга раскрывает мало кому известные до сих пор факты взаимоотношений автора с Агентством печати «Новости», с выходом в издательстве АПН (1975 г.) ее первой книги и ее шествием по многим зарубежным странам.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
История всемирной литературы — многотомное издание, подготовленное Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и рассматривающее развитие литератур народов мира с эпохи древности до начала XX века. Том V посвящен литературе XVIII в.
Опираясь на идеи структурализма и русской формальной школы, автор анализирует классическую фантастическую литературу от сказок Перро и первых европейских адаптаций «Тысячи и одной ночи» до новелл Гофмана и Эдгара По (не затрагивая т. наз. орудийное чудесное, т. е. научную фантастику) и выводит в итоге сущностную характеристику фантастики как жанра: «…она представляет собой квинтэссенцию всякой литературы, ибо в ней свойственное всей литературе оспаривание границы между реальным и ирреальным происходит совершенно эксплицитно и оказывается в центре внимания».
Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (Главлит СССР). С выходом в свет настоящего Перечня утрачивает силу «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в районных, городских, многотиражных газетах, передачах по радио и телевидении» 1977 года.
Эта книга – вторая часть двухтомника, посвященного русской литературе двадцатого века. Каждая глава – страница истории глазами писателей и поэтов, ставших свидетелями главных событий эпохи, в которой им довелось жить и творить. Во второй том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Пикуль, Булгаков, Шаламов, Искандер, Айтматов, Евтушенко и другие. Дмитрий Быков будто возвращает нас в тот год, в котором была создана та или иная книга. Книга создана по мотивам популярной программы «Сто лекций с Дмитрием Быковым».