Сказ про невероятных лесных жителей и Клеща-Вруна - [14]

В телефоне у Ёжика была заставка с фотографией его семьи. Он остановился, и долго вглядывался в лица родных. Там Лучик и детки светились от беззаботного счастья.

« И что же нам теперь - до конца дней своих жить в страхе? - подумал он, - Бояться сделать что-то лишнее? Ничего вслух не говорить? Дрожать всегда, когда у входа останавливается чья-то телега?.. Разве это жизнь?!»

Ёжику нужно было побыть одному, и он потащился куда глаза глядят. Он брёл, брёл, пока не вышел на широкий луг, покрытый клеверным половичком. Стрекотали кузнечики, где-то рядом журчала речушка, с начёсом из камышей. За спиной о чём-то спорили ольха с тополями, переливаясь листочками на тёплом ветерке. Где-то в их ветвях пряталась сойка, и негрубо покрикивала на встречных прохожих, да запевала им вслед.

Вся эта нежная картинка никак не сочеталась с тем, о чём узнал Ёжик.

«Наш край оказался похож на сладкую конфетку в красивом фантике, - размышлял он. - Только вот вместо начинки там червяк. Так почему же этого никто не хочет видеть? И как так вышло, что я тоже долго ничего не замечал? Вот жили себе с Лучиком в центре Светлолесья, припеваючи, но стоило только открыть глаза, как весь этот рай растворился, словно дым. И теперь мне кажется, будто мы с Лучиком - Робинзон Крузо и Пятница, посреди джунглей необитаемого острова. И радуемся, что сегодня на завтрак дикари зажарили не нас»

11.Важнейшая часть нашей истории, в которой Ёжик размышляет про Зло и Обман.

Ёжик горевал и держал думу. Чем дольше он вспоминал плачевные истории светлолесов, тем больше сомневался, будто несчастья в лесу происходят только из-за расплодившихся жаб, понастроенных темниц или из-за каких-то случайных совпадений. Всё кричало о том, что в их милом краю, с умными и добрыми обитателями, давно поселилось и наводит свои порядки скрытое Зло. Его было не сразу различить, ведь Зло, как хитрый хамелеон, запросто меняло свой цвет, и готово было вылезти из кожи вон, только чтобы выглядеть Добром. Пока Зло ещё не разрослось и не окрепло, оно боялось быть разоблачённым. Оно белило бордюры, красило заборы, подметало улицы, а про удушливую вонь, которая завсегда его сопровождает, Зло говорило, что это не её, а запашок от гниения чужих лесов, доносящийся до самого Светлолесья.

А само между тем помаленечку откусывало и проглатывало кусочки оттого небесного светила, которое зовётся Волюшкой. Шли год за годом, и светлолесы сами не заметили, как очутились внутри сказки про краденое солнце. Они смотрели на родной лес, а видели колючую проволоку. Цветущие поля и вековые деревья больше им не принадлежали, а к смраду некогда чувствительные их носики со временем привыкли, и многие считали, что в родном краю приятно пахнет сеном и французскими духами.

Лишь те из них, кого Зло уже хватало и за нос, и за горло, с раздражением роптали, что в Светлолесье нет никакого Добра, а одно только притворство им. И прозревшие старались из норки не высовываться, а наоборот, рыли её поглубже и ставили двери покрепче, надеясь, что их это убережёт. А иные рассержено качали головами, и вопили на всю кухню, что с этим безобразием нужно же что-то делать.

Когда-то светлолесы вообще любили поговорить, и у некоторых даже были прозвища вполне говорливые, однако самое печальное оказалось в том, что из-за одного единственного слова правды, которым с детства учат мама и папа, теперь можно было обзавестись кучей неприятностей. Да ещё каких! Мир без правды дал трещину, как пересохшая без воды земля. А затем в этой трещине разверзлась чудовищная пропасть: больше никому не позволено было говорить о том, что видишь и думаешь. Произносить можно было лишь зазубренные фразы, которые были угодны Клещу-Вруну и его наместникам. И маленькие детки стали задавать своим родителям один страшный-престрашный вопрос: «Мама и Папа, для чего же вы учите меня говорить только правду, если когда я повзрослею, меня за неё посадят в тюрьму?». И мамы с папами не знали, что им ответить, а как-нибудь переводили разговор в другую сторону. И просили деток держать свой язык за зубами, а ещё лучше набрать в рот песка, и жить так, чтобы не вырвалось вдруг чего лишнего. Ведь правда стала опасной для всех и везде. И как ни странно, особенно в школе, куда тоже проникли ослизлые жабы.

Но разве можно было чему-нибудь научиться, кроме умения врать, если школьные жабы со всей прилежностью внушали деткам, чтобы те не верили своим глазам и ушам? А детки светлолесов интересовались наивными, но очень неудобными для жаб темами о солнечном свете и кислороде. Жаб от них плющило, они растягивались в длину и изворачивались, как ужи на сковородке. Они нечленораздельно квакали про то, что школьники ещё маленькие, чтобы быть слишком умными, и не их это дело. И часто всё заканчивалось диким ором тех, кто ходил в костюмах учителя, и на каждый неудобный вопрос угрожал нещадным наказанием.

А за враньём в Светлолесье теперь ухаживали усерднее, чем за любой школьной клумбой. Каждой завравшейся жабе единогласно подквакивало всё болото, неистово аплодируя мясистыми лапками. А уж тем, кто наловчился врать больше остальных, сам Клещ-Врун вручал почётные грамоты «За озарение враньём высшей степени». И от каждого светлолеса нынче требовали обманывать самому и не мешать обманывать другим.