Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде - [9]

– Да званием-то сыт не будешь… Царские деньги да награды я кои пропил, кои ростовщику заклал. Ни в одном трактире в долг уже не наливали, вообрази себе такую оказию. Что ж оставалось делать? Только и охотиться на подступах к стольному городу. Рябчик там, кабанчик…

– Человечек… – подытожил граф Г. – Ну вот что, друг любезный – пока тебя не вздернули изволь вернуться на государеву службу. Айда со мной!

Михайло с трудом и с посильной помощью Вольдемара поднялся с грязного снега и отряхнувши камзол и медвежью шубу и потирая ушибленный затылок взгромоздился на по счастью уцелевшего коня. Уже не обращая внимания на солнце, которое успело закатиться, на ворон, ругавшихся пуще прежнего, на медведя, который вылез из берлоги как видно к ужину и сейчас смотрел чем закончится сценка и не останется ли ему на снегу пожива, он натянул поводья, проверив управляемость животного после аварии. Оставшись доволен результатом и посадивши сзади себя приятеля граф Г. дал шпоры коню и поскакал с несколько замедлившейся скоростью все в том же направлении – в северную Пальмиру.

Глава третья, северно-пальмирская

Граф Г. уже давно заметил что Пальмира эта, несмотря на то что была столицей славнейшей и обширнейшей империи, в зимний период времен года становилась какой-то особенно унылой и неприветливой. Здания соборов, набережная с ее превосходной летом першпективой, мелкие речушки вроде Фонтанки и Мойки, самый Финский залив, прозванный недавно остряками Маркизовой лужей – все было сковано льдом и снегом. В смысле першпективы тут все было вообще очень северное и мало отличалось от какого-нибудь Тобольска, в котором Михайле правда до сих пор не довелось побывать и он надеялся что и не придется.

Даже сам Невский проспект, воспетый впоследствии классиками на все лады и вызывавший всеобщий восторг, эта важнейшая коммуникация Петербурга и вообще и ихнее все несмотря на чисто подметенные тротуары и чинно гуляющую публику не привлек Михайлу сделать обычный променад по магазинам. Ветер бодро развевал поземку и гнал снежок по ногам прохожих, забираясь под воротник, за шиворот и бог знает в какие места. Медвежья шуба из зверя, которому граф на охоте собственноручно разодрал пасть, несколько поизмялась в дороге и как нарочно не желала уже греть как следует, так исподтишка мстя охотнику за безвременную гибель и браконьерство.

Графу Михайле немедля захотелось отбыть в теплые края, даже не останавливаясь тут ни на день, ни на ночь, несмотря на ожидаемые блеск и великолепие. В местных не замерзающих вечно лужах у него немедля промокли ботфорты, ранее не промокавшие даже в Тихом или же Великом океане. К тому же за приятелем, как выяснилось, требовался глаз да глаз, так как он сильно одичал на болотах и с трудом привыкал к цивилизации.

Михайло решительно пресек поползновения Морозявкина завести новые знакомства с молодыми ротозеями, очевидно впервые попавшими в столичный город, указавши ему что идя на большое ай-лимпийское дело не следует размениваться по мелочам. Вольдемар очевидно так не считал но решил временно покориться обстоятельствам. Возникшие разногласия привели к препирательствам и их удалось преодолеть только в трактире, в котором по счастию нашлось и питье и пропитание, и водка и поросенок, и пиво и кислая капуста, словом и наелись и нализались. Между тем на город уже набежал вечер – следовало озаботиться вопросом о ночлеге для себя и приятеля, а там уж размышлять о плане дальнейших действий.

Сим событиям предшествовала следующая прелюдия: удивительная ай-Лимпиада с атлетами из аглицкой вороненой стали размером с блоху сперва оставалась у Александра Павловича в шкатулке под рыбьей костью. По приезде из Англии он сначала-то хотел от меланхолии устроить себе духовную исповедь у попа Федота в Таганроге, но передумал, потому что один раз стал пересматривать шкатулку и достал из нее волшебный град Олимпию, которая давно уже не была деньгами заведена и потому не действовала, а лежала смирно, как коченелая.

Вспомнивши свое увлечение, он тут же послал за Платовым, которого ранее от себя прогнал, потому что тот к идеям олимпизма был бесчувственен, к духовной беседе невоздержен и к тому же так очень много курил, что у государя от его дыму в голове копоть стояла. Платов тогда остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.

Но как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит:

– Ну вот что – устрой-ка мне к лету в Тавриде ай-Лимпиаду не хуже чем у греческих богов и героев. Что тебе, мужественный старик, от меня для этой цели надобно?

А Платов отвечает:

– Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я пришел доложить что готов все решительно исполнить чтобы и у нас было так как происходило при моих глазах в Англии.

Тут же они завели ай-Лимпиаду, набросав ей в особую щелку монет, атлеты пошли прыгать и скакать в каком угодно пространстве и в стороны верояции делать. Платов и мелкоскоп притащил, в который можно их видеть. Государь опять расчувствовался, а Платов снова говорит: