Скандальный путеводитель по экономике - [10]

Появились уникальные фразы и термины, отличающие русский призрачно-производственный стиль от остальных призрачно-производственных стилей – "имитация бурной деятельности", "пятилетний план", "ударник", "герой социалистического труда", "функционировать", "тунеядство" (т.е. еда втуне, за дарма, не жертвуешь своим временем, не соблюдаешь ритуал). А деньги платили, конечно же, как везде, только тем, кто ритуалы соблюдал. О фиговых листках вроде "пособия по безработице" никто в правительстве и слышать не хотел.

Интересная дисциплина появилась – научный атеизм. Оно, понятно, храмы атеистической религии по всему миру стоят, и, к примеру, научный диплом сегодня практически невозможно получить нигде, не провозгласив несколько раз свою преданность этой идее. Но теологическую отрасль этому придумали именно в стране, первой вступившей в Призрачное Производство.

Всеобщая якобы-грамотность, гордость нашей эпохи, в России проявилась своеобразно. Во всех больших городах планеты ругают правительство, поскольку оно, правительство, все делает не так. В России же все знают, что нужно делать на самом деле. И об этом говорят. Это не свойство народного темперамента, вовсе нет, это лингвистическая культурная традиция. При Сталине, к примеру, большинство населения совершенно точно знало, что правительству следует быть жеще, что нельзя проявлять ему, правительству, такую мягкость альтруистскую, не до того сейчас, время горячее, что врагов надо давить как можно яростнее, недостатки выявлять интенсивнее на местах, за недостаточную интенсивность расстреливать, и обо всем сообщать, куда надо. Меньшинство также точно знало, что нужно было следовать заветам Ленина, не допускать к власти Сталина, что все исказили и извратили. Редкие недобитые интеллигенты и даже дворяне точно знали, что нужно было сначала идти на Москву, а Сибирь временно подарить Китаю, или же сворачивать военные действия за границей, а землю отдать народу, чтобы не допустить большевиков к власти. Все это совершенно не значит, что большинство собиралось баллотироваться на государственные посты, меньшинство – выходить на демонстрации протеста, а недобитый элемент – добывать оружие и идти свергать власть. Традиция ведь, повторяю, лингвистическая, несмотря на то, что на меньшинство поступали доносы, и представителей этого меньшинства иногда подвергали репрессиям и депрессиям. Иногда вместе с доносчиками, для ровного счету и под настроение.

Все это делалось на фоне общенационального ежедневного бесполезного труда, и редко кому приходило в голову, что труд этот трудом вовсе не является. То есть были, конечно же, и стройки, и посевы, и текстиль, хотя и там, с благословения Призрачного Производства, дело обстояло не то, чтобы очень хорошо, организация была никакая, никаких стимулов, помимо возможности быть посаженным или расстрелянным, не было. Стройки шли не очень быстрыми темпами, сеяли и убирали неспоро, с огромными потерями, текстиль выпускали дрянной. Количество рабочей силы, занятой во всем этом, и действительно что-то производящей, редко превышало обычные призрачно-производственные двадцать процентов от общего числа.

Одна из истин, которую по глупости ли, по невежеству ли, не учли большевики – Призрачному Производству ни в коем случае нельзя позволять внедряться до конца в действительно важные, реальные отрасли – в сельское хозяйство, в текстильную промышленность, в градостроение, поскольку какими бы ни были идеалы правительства и народа – дворцы для всех или для немногих – населению все-таки нужно чем-то питаться, во что-то одеваться, и где-то жить. Цифрами и докладами сыт не будешь.

После очередной позорной глобальной глупости, отвратительной и страшной, известной сегодня, как Вторая Мировая Война, Советский Союз, поколебавшись, стал постепенно отказываться от полной изоляции от остального мира. Это нормально – людям хочется общаться с себе подобными. Уровень сельскохозяйственной и текстильной промышленности остальных стран поразил советских людей. Вместо цифр на полях Франции зрели персики. Без всяких докладов об успехах, фермеры Аризоны кормили своей продукцией полмира. А уж одевались к западу от Бреста так, что даже самые идеологические русские глаза полезли на лоб от зависти и обиды.

Еще больше поразило обилие драндулетов. Сотовых телефонов еще не было.

Следовало все это иметь у себя. Так думало правительство, и взялось за дело – призрачно-производственными методами. (Из этого, конечно же, ничего не вышло. Драндулетами улицы городов России забились до отказа только тогда, когда открылись границы, и двум типам Призрачного Производства, русскому и тому, что к западу от Бреста, позволили друг в друга влиться).

Затем люди русские узнали о свободе печати. То, что свобода эта более или менее мнимая, никто не знал. Не хотелось верить, что свободы печати мир не знал никогда. Столько книг! Столько действительно интересного! Причем не только американских, немецких, французских – в России, оказывается, были и есть авторы, которых не печатают! Так возник книжный голод.

Был он типично призрачно-производственным явлением. Читать стало модно, особенно вещи с намеками на то, что в России плохое правительство. Или вещи, которые правительство не желало допускать до публикации. За книгами стояли очереди. Книги доставали по блату. Радостью добычи книги делились с ближним. Это не значит, естественно, что все, доставшие книгу, ее читали. Но многие. Книги копировали фотографическим способом. Делались машинописные копии. Книги стали чем-то вроде полузапрещенного товара, легкого наркотика.