Скандал в семействе Уопшотов - [90]

- Мне надо уйти, - прошептала она. - Я должна приготовить ужин для моей семьи.

Каверли кивнул; он слышал ее шаги, удалявшиеся в глубь дома, слышал, как закрылась входная дверь.

Он подошел к высокому грязному окну посмотреть на снег. На горизонте виднелся желтый огонек, не лимонно-желтый, не какого-то определенного оттенка, а огонек фонаря, старинного фонаря, отблеск света на бумаге, что-то напомнившее ему детство, праздники в саду, теперь особенно далекие из-за позднего часа и позднего времени года.

- Каверли! - окликнула Гонора, но она говорила во сне.

Каверли вернулся к креслу, на котором прежде сидел. Он видел, как ужасно она исхудала, но предпочитал думать, что силы духа у нее от этого не убавилось. Она не только жила независимо, временами казалось, что она создала собственную культуру. Она не просила снисхождения перед лицом смерти. Избранный ею ритуал отличался смелостью, необычностью и таинственностью. Мрак и запустение в любимом доме, обманщица сиделка, разверстые розы - казалось, она нарочно окружила себя ими, как в древности человек перед смертью доверчиво запасался пищей и вином для долгого путешествия.

- Каверли! - Внезапно проснувшись, Гонора подняла голову с подушки.

- Да?

- Каверли, я только что видела райские врата!

- На что они были похожи, Гонора, на что они были похожи?

- О, не могу сказать, разве их опишешь, они были так прекрасны, но я видела их, Каверли, да-да, я видела их. - Светясь от счастья, она села и вытерла слезы. - О, они были так прекрасны! Там были врата и сонмы ангелов с пестрыми крыльями, и я видела их. Ну не чудесно ли?

- Конечно, Гонора.

- Теперь дай мне немного виски.

С легким сердцем он прошел через темные комнаты, счастливый, словно ему тоже привиделись райские врата. Он смешивал виски с содовой, утешая себя мыслью, что в конце концов Гонора никогда не умрет. Она перестанет дышать, и ее похоронят на семейном участке, но яркость ее образа не померкнет в его памяти, и она будет всегда среди них в решающие минуты. Давно превратившаяся в прах, она будет непринужденно навещать его в сновидениях. Она будет наказывать дурные поступки его и брата сознанием греховности, будет вознаграждать их добрые дела чувством легкости на душе, выносить суждения об их друзьях и возлюбленных даже тогда, когда памятник на ее могиле порастет мхом, а гроб перекосится и растрескается от зимних морозов. Добро и зло в этой старой женщине были непреходящи. Каверли вернулся по темным комнатам в гостиную, подал Гоноре выпивку и подбросил полено в камин. Старуха больше ничего не сказала, но он дважды наполнил ее стакан.

В половине седьмого Каверли позвонил по телефону доктору Гринафу. Доктор ужинал, но примерно через час пришел и констатировал смерть Гоноры от голода.

Итак, им не довелось собраться вместе в родном углу, который изменился до неузнаваемости, и Каверли был единственным членом семьи, который присутствовал на похоронах Гоноры. Он не смог отыскать Мозеса, а Бетси занималась подготовкой к переезду из Талифера. Мелиса исчезла, в последний раз мы видим ее в автобусе по дороге в Рим из какого-то пригорода.

Приближалось рождество, но пока это было не очень заметно. То ли сам Эмиль, то ли его парикмахер соорудил локон, который свисал на лоб, придавая юноше лукавый, мальчишеский и глуповатый вид. Он как будто слегка выпил и, конечно, был голоден. Мелиса выкрасила волосы в рыжий цвет. Одним из последствий связи с человеком моложе ее - а они живут вместе - было то, что она стала вести себя как девочка. Она приобрела привычку пожимать плечами и склонять голову то туда, то сюда. Она не из тех эмигрантов, что стыдятся говорить по-английски. Ее мелодичный, приятный голос разносится по всему автобусу.

- Я знаю, что ты голоден, дорогой, - говорит она. - Знаю, но, право же, я не виновата. Как я поняла, они пригласили нас на ленч. Я отчетливо помню, она звала нас на ленч. Думаю, дело было так: после того как они пригласили нас на ленч, Парлапьяно позвали на ленч их, и они решили не считаться с нами и отделаться одной только выпивкой. Когда мы пришли, я заметила, что стол не накрыт. И сразу поняла: тут что-то неладно. Куда приятней было бы, если бы она позвонила и отменила приглашение. Это было бы достаточно грубо, но заставить нас проделать такой путь в надежде на ленч, а затем сказать, что они сами приглашены, - грубей этого я ничего не слышала. Остается только забыть об этом, забыть - забыть и все. Как только мы вернемся в Рим, я схожу в магазин и приготовлю тебе ленч...

Так она и делает. Она идет в Supra-Marketto Americano [американский универсам (итал.)] на виа делле-Сагитуриус. Здесь она с легким позвякиванием металла отцепляет от длиннющей вереницы одну тележку и начинает проталкиваться среди рядов американской снеди. Опечаленная, сбитая с толку ударами, нанесенными ей жизнью, она находит в этом какое-то утешение: вот путь, который она сама избрала. Ее лицо бледно. Прядь волос свисает на щеку. От слез, застилающих глаза, свет кажется ей тусклым, но в магазине полно людей, она не первая и не последняя женщина в его истории, женщина с мокрыми щеками, покупающая провизию. Она безучастно движется вместе с чуждой толпой, словно так предопределено до конца ее дней. Ни одна ива не растет на пути этого потока мужчин и женщин, и тем не менее Мелиса больше всего похожа на Офелию, плетущую свои гирлянды не из лютика, крапивы и цвета с красным хохолком [аллюзия к эпизоду смерти Офелии: "Над речкой ива свесила седую Листву в поток. Сюда она пришла Гирлянды плесть из лютика, крапивы, Купав и цвета с красным хохолком"... (У.Шекспир, "Гамлет", акт IV, сц. 7)], а из соли, перца, клинекса, мороженых шариков трески, пирожков с мясом молодого барашка, рубленых шницелей, хлеба, масла, приправ, американского комикса для сына и букетика красных гвоздик для себя. Она поет, как Офелия, обрывки старых песенок: