Скандал у озера - [98]

Сидони поцеловала отца в лоб. Она не могла выказать по отношению к нему холодность или презрение. От самого рождения до этого жуткого мая 1928 года этот человек оберегал ее от всех неприятностей.

Было уже полдесятого, когда Пьер откланялся. Жасент проводила его до машины. Оба подняли головы к темно-голубому небу, усеянному звездами.

– Как красиво! – воскликнула Жасент в восхищении. – Почти нет туч. Смотри: там, на востоке, только что взошла луна. Завтра она будет полной. Неудивительно, что поднялся северо-западный ветер и прогнал плохую погоду! Словно перевернулась страница.

Вместо ответа Пьер обнял ее и поцеловал в губы, прежде чем тихо произнести:

– Я сдержу свое обещание: я отвезу тебя в Сен-Жером, как только ты пожелаешь. Можешь писать моему отцу, в Сен-Фелисьен.

– Спасибо. У меня нет выбора: я должна понять, что произошло. Иначе я никогда не осмелюсь быть счастливой, по-настоящему счастливой.

По пути из Роберваля на ферму Жасент рассказала Пьеру о горничной доктора Мюррея, конфиденциальные признания которой подтверждали ее подозрения насчет доктора. Пьер в свою очередь рассказал Жасент о непрошеном визите Люсьена Ганье, надеясь доказать ей, что блондинка Эльфин окончательно ушла из его жизни.

После отъезда Пьера в доме Клутье начался довольно необычный вечер, сопровождаемый потрескиванием поленьев в печке и разговорами полушепотом. Спать никто не ложился. Лица у всех были бледными из-за огромного напряжения, вызванного каждым сказанным словом или малейшим откровением.

Альберта стойко выслушала рассказ Жасент. Одни слова приводили мать в трепет, другие вызывали негодование. Временами она подносила руку к сердцу, словно для того, чтобы защитить и успокоить его. Сидони и Лорик испытывали те же чувства, особенно когда рассказ Жасент дошел до истории с красивым доктором из Сен-Жерома. Никто из них и не подумал подсчитать, сколько раз за этот вечер в комнате прозвучало Эммино имя, однако постепенно покойная словно заняла свое место за семейным столом. Ее очаровательное личико постоянно стояло перед глазами всех членов семьи Клутье, а ее звонкий смех и тоненький голосок эхом отдавались у них в ушах. Они больше не воспринимали ее как погребенное тело, как узницу своего гроба: она превратилась для них в возвышенный образ, душа которого резвилась на воде озера и в тени двора.

– Это я виновата, в первую очередь вина на мне, – заявила Сидони, после того как часы на колокольне Сен-Прима пробили полночь. – Мама, я хотела уберечь тебя от тревог и печалей, поэтому скрывала от тебя все Эммины выходки. Она с пятнадцати лет не выносила, когда в чем-то ограничивали ее свободу. Я устраивала все так, чтобы она могла потихоньку ходить на танцы или встречаться в деревне с понравившимся парнем.

– Я не была слепой, – призналась Альберта. – Я догадывалась о том, что моя славная бабочка не боялась обжечь себе крылышки. На мне тоже лежит вина, Сидони. Я закрыла глаза на ее непослушание, жажду развлечений и удовольствий… возможно, потому что мое детство и юность были слишком печальными…

В это мгновение Жасент почувствовала на себе неотрывный взгляд матери, полный сожаления и угрызений совести. Она редко удостаивалась такого взгляда, поэтому от него ее проняла внутренняя дрожь.

– Дай мне руку, детка, дорогая, – вздохнула Альберта. – Ты оказалась достаточно смелой, достаточно решительной в своем стремлении узнать правду о смерти Эммы. Сегодня я вскрыла наконец тот нарыв, который причинял мне столько боли и который не давал мне доказать тебе свою материнскую любовь. Теперь все кончено, наконец у меня открылись глаза, моя красавица Жасент, и теперь я смогу искренне дарить тебе свою любовь и ласку. Хорошо, что ты приехала в Сен-Прим и продолжишь работать здесь. Я очень этому рада.

– Но, мама, почему ты так говоришь?

– Сидони и Лорик понимают меня. Ты должна принять то, что я сейчас тебе расскажу, принять и не страдать от этого. Мы и так достаточно настрадались. Деточка, я взвалила на тебя ношу, которую ты не должна была нести.

Дрожа и заливаясь слезами, Альберта поведала старшей дочери постыдный секрет ее рождения, но рассказ ее был довольно сдержан, без бурных эмоций и горестных рыданий.

– Ах! Так вот в чем дело! – просто сказала девушка, когда мать закончила.

Настало длительное молчание; их пальцы переплелись в выражении взаимопонимания их общих тревог.

– Больше всего мне жаль тебя, – добавила Жасент. – Мама, тебе стоило рассказать мне об этом гораздо раньше. Я часто задавалась вопросом, что со мной не так, почему меня наказывают и отчитывают чаще, чем брата и сестер. Папа повел себя очень плохо, с этим я согласна, но ты должна была сопротивляться, пожаловаться его или своим родителям! Почему ты подчинилась нелепым условностям?

– Возможно, я считала себя виноватой в том, что у меня было новое платье, что я смеялась громче и танцевала больше других девушек, – призналась мать. – К тому же, хоть и против своей воли, я предала мужчину, которого мечтала видеть своим женихом. Я чувствовала себя запятнанной, недостойной его. И предпочла выйти замуж за Шамплена.