Скандал у озера - [88]

– Благодарю вас, матушка, и мне жаль, что я доставила всем столько неприятностей.

– Я буду сожалеть о вас, мадемуазель. Скажите, вы знаете о том, что сегодня во второй половине дня во главе с кюре Лизоттом мы отмечаем праздник деревьев? На празднике будет присутствовать министр земельных и лесных ресурсов, а также другие почетные гости. Я приду, если смогу освободиться. Я очень рада тому, что праздник освящения деревьев не отменили. Это символ надежды, возрождения, несмотря на все те испытания, через которые мы прошли. Вы можете подняться к себе, Жасент.

Никогда раньше настоятельница не называла Жасент по имени. Девушка увидела в этом особенное внимание, дружеский знак. Она вышла, подарив матушке на прощание невероятно ласковую улыбку.

«Праздник деревьев! – вспомнилось ей. – Девчонкой Эмма из кожи вон лезла, чтобы мы отвезли ее на празднование. Мама покупала нам билеты на поезд, а Сидони прихорашивала нашу малышку: та была счастлива при мысли о том, что увидит церемонию, толпу людей, услышит фанфары Вовера! Тогда мы были так счастливы!»

Жасент прошла по широкому коридору и поднялась по блестящим, стертым от бесконечной беготни ступенькам. На фоне этого былого счастья временами проступал устрашающий силуэт, имя которому было Шамплен Клутье. «Мы так старались не противоречить отцу, не вызвать его гнева! – подумала она, стоя перед дверью в палату для детей, страдающих туберкулезом. – Однако буря всегда была неминуема. Он наводил на нас ужас». С бьющимся сердцем она представила, насколько сильно Эмма боялась реакции отца при мысли, что ей предстоит рассказать ему о своей беременности, о плоде преступной связи. И она уже не понимала, как Эммин суицид мог вызывать у нее сомнения.

«Пусть она была не такой, как я о ней думала вдали от нее, более дерзкой в своих высказываниях, более насмешливой, пусть у нее было два, три любовника, пусть даже больше, но она была по-настоящему в отчаянии, когда уходила от меня в пятницу вечером. Возможно, она хотела поговорить с мамой и Сидони, пока папа спит, но в темноте утонула».

Не заходя в палату к своим маленьким больным, Жасент прижалась лбом к стене. Ее утонченный профиль выражал смятение, когда доктор Гослен застал молодую женщину в таком положении.

– Я вас искал, мадемуазель Клутье, – холодно сказал он голосом, лишенным обыкновенно свойственной ему приторности. – У меня для вас письмо из Сен-Прима. Мне отдал его почтальон. Мне стало известно, что настоятельница хочет вас уволить.

– Она это уже сделала, я ухожу из больницы завтра.

– Как жаль!

С таким лаконичным комментарием он удалился, переполненный унижением отвергнутого воздыхателя. Жасент смерила его безразличным взглядом и раскрыла конверт. Почерк был ей незнаком. На оборотной стороне конверта она разобрала имя: мадам Брижит Пеллетье, вдова. «И правда, я совсем забыла о Пакоме. Возможно, он таки говорил с Эммой, – подумала она. – Его мать пообещала написать мне, если узнает что-нибудь существенное».

Жасент в волнении распечатала конверт и принялась читать – во рту у нее пересохло, сердце бешено застучало.

Дорогая Жасент!

Я отказываюсь разговорить своего сынишку. Я снова спросила его о сумке Эммы, но у него началась истерика, потом он надулся. Он стал вести себя со мной, со своей бедной матушкой, совсем неуважительно.

Если вы в скором времени вернетесь в Сен-Прим, я заранее прошу вас оставить Пакома в покое: так будет лучше для всех.

Брижит Пеллетье

– Господи, зачем же в таком случае мне писать? Только для того, чтобы сообщить об этом? – тихо сетовала Жасент.

* * *

Больница казалась пустынной. Матушка-настоятельница и три сестры ушли на знаменитый праздник освящения деревьев, в котором принимали участие вся знать Роберваля и представители городской власти. Небо прояснилось, вода немного спала и, как писала местная пресса, пока не поднялся северо-восточный ветер, город чувствовал себя в безопасности.

Жасент облокотилась на подоконник одного из широко открытых окон на кухне – воздух потеплел. Девушка бездумно слушала эхо фанфар. Она оставалась равнодушной к гулу духовых инструментов, глухим звукам барабанов и веселым аккордам труб.

Мысленно она представила кюре Лизотта, мужчину почтенного возраста, со свойственной ему легкой улыбкой на губах, счастливого оттого, что после всех этих страшных дней, представлявшихся всем концом света, можно отпраздновать традиционный праздник деревьев. Детишки Роберваля, должно быть, спешили насладиться музыкальным концертом, а дамы из высшего общества гордо щеголяли своими нарядами.

– Мадемуазель Клутье, – прервала ее мысли сестра-послушница, – полдник готов. Для мадам Тессье и мадам Бушар – обезжиренное молоко без сахара и поджаренный хлеб. Если они станут жаловаться на то, что им не дали масла, – скажите, что таковы новые указания доктора Гослена.

– Очень хорошо, заодно я сделаю мадам Бушар укол, – ответила Жасент.

– Сегодня вы почти со мной не разговаривали. Может быть, вы злитесь на меня за то, что я почувствовала себя обязанной передать настоятельнице слова того полицейского? Бог мне свидетель, дорогая мадемуазель: я думала, что поступаю правильно. Надеюсь, у вас из-за меня не будет неприятностей.