Скандал у озера - [20]

Прошли годы, и воспоминания о собственной матери у Пьера стерлись. Он пытался оживить их, подолгу рассматривая единственную фотографию мамы: пожелтевший снимок, сделанный в день свадьбы родителей.

– Ты – мамин портрет в мужском обличье, – часто повторял отец, вспоминая свою покойную супругу, очаровательную Бреанну.

Пьер не знал, стоит ли считать это комплиментом, учитывая печальный тон, каким Ксавье Дебьен обычно произносил эти слова. Разобраться ему помогла Альберта Клутье.

– Я была знакома с твоей матерью, – как-то раз сказала она Пьеру. – Это была очень красивая женщина, к тому же очень романтичная! Когда твой отец сделал ей предложение, она сразу же согласилась, не раздумывая ни минуты, хотя он был старше ее на целых десять лет. У них были очень разные характеры. Твоя мама любила чтение и долгие прогулки, за домашние дела бралась неохотно. Но главное, она покоряла всех своей улыбкой и прекрасными голубыми глазами. В точности как ты, Пьер.

Повзрослев, Пьер понял, что шарм, которым он обладал, – весьма ценное качество. Он привлекал не только юных девушек, но и зрелых женщин. Свое первое любовное приключение он пережил в объятиях симпатичной вдовы, которая была вдвое его старше. За ней последовали многие другие, но чувства Пьера зажигались минутной вспышкой и столь же быстро угасали, потому что сердце его накрепко завоевала Жасент, эта как будто родившаяся из непроницаемого кокона прекрасная бабочка. Впервые она одарила его настоящим любовным поцелуем в день его восемнадцатилетия.

«Я уже тогда любил ее. Потом стал обожать, – думал Пьер, когда Эльфин сжимала его в объятиях. – Она уехала в Монреаль учиться на медсестру, и я думал, что потерял ее, боялся, что она обо мне забудет. Но она заверила меня, что это невозможно, что мы навсегда связаны одной нитью! Господи, Жасент! Теперь я окончательно тебя потерял! И я никогда себе этого не прощу».

Пьер закрыл глаза, опустил голову, ища забытья на губах своей любовницы. Нужно быстрее забыть о смерти Эммы, о печали, о тяжести угрызений совести… с помощью горького опьянения удовольствием. Забыть, проклиная себя за свою слабость.

Сен-Прим, церковь, тот же день, шесть часов вечера

В маленькой церквушке были зажжены около десятка свечей. Кто-то из местных жителей сорвал в своем саду первые распустившиеся лилии, чтобы украсить ими подножие алтаря. Эмма Клутье лежала на столе, покрытом белой скатертью; лицо ее излучало умиротворение. Отовсюду слышался шепот приглушенных молитв, прерываемых сдавленными рыданиями. Жители Сен-Прима окружили семью юной усопшей. На покойной было белое платье, руки были скрещены на груди.

Семье Клутье выражали соболезнования, сочувственно похлопывали то одного, то другого родственника покойной по плечу, не решаясь задавать какие-либо вопросы – для этого было не время и не место.

Охваченная горем, Жасент не отрывала взгляда от кольца, сверкающего на безымянном пальце левой руки Эммы. Шамплен хотел его снять, но Альберта не дала супругу этого сделать, испустив истошный, почти дикий вопль:

– Нет, оставь его! Если малышка надела его в тот вечер, пусть теперь оно останется с ней навсегда.

Шамплен был вынужден покориться, но посматривал на жену косо, едва сдерживая свои эмоции, – он-то знал причину смерти дочери. Подобная тайна была для него нелегкой ношей, под ее тяжестью он задыхался. Как для человека добропорядочного, набожного, рьяно заботящегося о своей чести и о чести своих детей, это стало настоящим испытанием. Соседи списывали его неадекватное поведение на вполне понятное в его положении отчаяние, на вполне оправданное исступление.

Лорик, одетый в черный костюм, поддерживал близняшку за талию. Сестра беззвучно плакала – она была подавлена. Сидони потратила целый час на то, чтобы отстирать Эммино красное платье, и сейчас оно сушилось над печкой у Матильды дома – там сестру наряжали в последний путь.

– Я поглажу его, и завтра мы наденем его на Эмму, в нем ее и опустят в гроб. Эмма должна отправиться на тот свет в своем любимом платье, платье, которое я сшила специально для нее.

Альберта с этим согласилась, не подозревая, какие мысли в этот миг роились в голове ее супруга: «Платье развратницы, декольтированное и слишком короткое. Господи, прости меня!»

Кюре, попросив у прихожан тишины, произнес краткую речь. Жасент не слышала ни слова. Она смотрела теперь не на скромное украшение Эммы, а на профиль сестры, на ее чуть вздернутый нос, пухлые губы, на ее выпуклый лоб. Ее воспаленный разум мысленно взывал к младшей сестре:

«Зачем ты нас оставила, зачем? Как могла я догадаться о том, как сильно ты страдаешь, когда ты вчера ушла от меня навсегда, ушла в вечность? Я недооценила глубину отчаяния, которое тебя разъедало; я пренебрегла твоим страхом, вогнавшим тебя в безысходность. Я стала отчитывать тебя, как четырехлетнюю девочку, твердя, что ты причинишь родителям невероятную боль. В действительности умерли два человека. Это ты, Эмма, и твой ребенок. Сидони еще не знает об этом, Сидони, которая потакала тебе в твоих тайных любовных вылазках. Эмма, ты не знаешь, какую боль ты причинила мне, когда рассказала о своей связи с Пьером, когда искренне призналась мне, что единственной твоей мечтой было выйти за него замуж, чувствовать его объятия каждый час, днем и ночью! Так ты мне тогда говорила. Эти слова вонзились мне в самое сердце, как шипы, которые всякий раз ранят мою душу. Бывало такое, что я восставала против тебя, я старалась тебя возненавидеть. Эмма, неужели мужчина, которого ты любила до такой степени, что предпочла смерть жизни без него, – это он? Неужели именно он – отец того малыша, которым ты пожертвовала вместе с собой?»