Скандал - [34]

— Ясно, что нет. Но…

— Итак, можно предположить, что этот визит не был визитом частного лица к другому частному лицу. Кто-то обращался к вашему брату как к сенат-президенту, как к юристу весьма консервативных взглядов… Мальчик, из этого можно кое-что слепить!

— Я не понимаю.

— Объясняю. Предположим, что эта темная, или точнее, цветная личность вдруг вынырнула из полной безвестности и вступила в борьбу — на этот раз с самым уважаемым человеком нашего государства. Майнинген! От этого дела за версту разит жареным! Гарантирую — здесь точно есть какая-нибудь идеологическая или политическая подоплека!

Это открытие вызвало у Клауса неподдельное удивление. Он хотел возразить, хотел доказать вздорность подобных умозаключений, но Кротхоф не дал ему себя перебить.

— Я убежден, — продолжал он, — что это отвратительное убийство было нацелено не столько на личность вашего брата, сколько на его положение, сколько на занимаемый им пост. Его можно было бы расценить как покушение на основы нашего общественного строя. По всем признакам оно подходит под такое определение.

— Вы с ума сошли! — взорвался наконец Клаус. — Ваша речь напоминает передовицу какой-нибудь желтой газетенки, манипулирующей общественным мнением.

— Точно! — торжествовал Кротхоф. — Наконец-то до вас дошло!

— Что дошло?

Кротхоф расплылся в улыбке.

— Как это должно происходить? Никакого траура, Майнинген. Старик не спятил. Старик задействовал свои мозги и может предложить вам нечто из ряда вон выходящее. Смотрите: мы собираем небольшую пресс-конференцию. Завтра или послезавтра — как только мы сможем быть уверенными, что все идет так, как мы предполагаем. Я беру это на себя. Вы, Майнинген, помещаете в прессе статьи, написанные в вашей живой, искусной манере. Ваш уважаемый брат благодаря своей безупречной репутации выступит в них в роли защитника закона и права. Еще лучше, если этот комиссар Хаузер тоже будет упомянут — сообщения, таким образом, приобретут как бы полуофициальный характер. Посмотрим, как это можно лучше сделать. — Кротхоф продолжал свой монолог и одновременно черкал что-то в блокноте. — Как только почва будет подготовлена, последует мое выступление. Я сообщу телезрителям, что вы будете выступать в качестве ведущего нашей новой передачи. Ясно?

— Да… не совсем… — Клаус был совершенно сбит с толку. — И вы думаете, что вам удастся вызвать интерес публики?

— Мне? Вам. Вам предстоит это сделать.

— А если в это время Червонски будет найден, и все окажется совсем иным… — Клаус замолчал и не мигая глядел на Кротхофа.

— Ну и что же? О себе-то вы умалчиваете. А эти люди, во-первых, очень редко кого находят. А во-вторых, неужели вас пугает, что дело обстоит не так, как мы его представим, а совершенно по-другому? Чепуха! Мы с самого начала создадим определенный общественный климат, и нам удастся убедить всех, что дело обстоит именно так, а не иначе. Как только известная часть влиятельной прессы будет на нашей стороне, мы не допустим никаких кривотолков. Предоставьте это мне.

Клаус сидел, кусая губы. Несмотря на оптимизм Кротхофа, он чувствовал себя неуверенно.

— Я, правда, сомневаюсь… — начал он.

— Не сомневайтесь. Вы выполните то, что я вам предлагаю, — прорычал Кротхоф в обычной своей манере. — Если все получится, как задумано, вы наделаете много шуму. Не смотрите на меня так: я заранее знаю все, что вы скажете. К своим прежним определениям характера вашего брата вы теперь можете прибавить еще одно: с позавчерашнего дня вы уже не брат значительного лица, вы — брат мученика.

Прошло несколько секунд, пока Клаус понял:

— Я…

Он остолбенел.

— Вот именно. Вы брат мученика, Майнинген. Мученика и борца за правое дело — это обычно сочетается. И это даже лучше, что вы брат мученика, а сами им не являетесь, потому что мученик мертв, в то время как его брат выступает на телевидении, и все симпатии публики достанутся ему одному. Понятно?

Клаус, ошеломленный, молчал.

— В самом деле? — спросил он наконец. — Вы так считаете?

— Майнинген, телезрители помнят события, которые произошли совсем недавно. То, что им предшествовало, люди часто забывают, а то и вовсе не замечают. Истории, связанные с гибелью людей вроде вашего брата, вообще не забываются.

— Кто кому будет втирать очки?

— Что это за вопрос? — Кротхоф начинал злиться.

— Ничего. Так, глупость. Я нервничал, когда шел сюда. — Он глубоко вздохнул и засмеялся. — Еще сегодня утром я подумал: все складывается в мою пользу. Вы предлагаете безумную идею. Но теперь… — У него было такое ощущение, словно он натощак хватил стакан водки. — Теперь я снова смеюсь. И над этой идеей тоже.

— Не смейтесь так громко. Боже вас упаси выйти из роли.

— Надо же придумать такое! Я — брат мученика, борца за идею… Господи Боже мой! — Он задыхался от смеха, но не мог остановиться: — Брат мученика! Это невероятно. Бедный Леонгард! Жалко, что он никогда об этом не узнает. Был бы просто взрыв, извержение вулкана. Как это пришло вам в голову?

Кротхоф улыбнулся:

— Идея лежала на поверхности. Я хорошо все продумал.

— Брат мученика… — Клаус покрутил головой. — Если я это повторю несколько раз, то и сам, пожалуй, в это поверю.