Скальпель, пожалуйста! - [81]

— Эва, конечно. Она пьет кока-колу! — засмеялся я.

Через полчаса мы уже втиснулись в машину. Итка еще успела сунуть в сумку продукты, припасенные для воскресного обеда. Милан с Ондрой добавили к этому две-три бутылки вина.

Солнце вышло как по заказу, едва мы уселись на ступеньках фургона. Эвин муж еще накануне приехал сюда с маленькой Аниткой. Услышав шум подъезжавшей машины, поставил на печурку кофейник.

Это было незабываемое утро. Восход солнца, роса на траве, душистый горячий кофе, и все наши дети с нами. Эва, безусловно, счастлива; Милан и Ондра льнут друг к другу, как встарь. У всех впереди полноценная, интересная жизнь. И рядом Итка, которая неотделима от меня, как лист от ветки.

Что бы мог написать обо всем этом «Фенцл»? Разумеется, это часть моей жизни — но это лишь другая сторона той твердой звонкой медали, имя которой человеческая судьба. Мое детство, любовь, семья — все это исключительно и неповторимо только для меня. Моя частная жизнь — только моя, и никому другому ее не понять.

Я встал.

— Знаете, друг мой, — убежденно сказал я, — оставим-ка эту семейную хронику. Предлагаю вам вот что. Если хотите, наденьте халат и пройдемте со мной по отделению. Можете и с больными поговорить, они вам с удовольствием кое-что расскажут. Их судьбы читателю, право же, интересней каких-то семейных реликвий. Тут уж о всех последних операциях узнаете.

Он ухватился за мое предложение. Заманчиво было походить среди больных в белом халате. Я мысленно упрекнул себя за то, что не догадался предложить ему этого раньше — не потерял бы столько времени. А у меня там два-три случая ну так и созданы для журналиста. Например, старушка, у которой отнялись ноги и которую я сначала не хотел оперировать, потому что ей семьдесят пять лет. Потом мы удалили у нее спинномозговую опухоль, и вот пожалуйста — старушка ходит. Не верила, что операцию переживет и что когда-нибудь опять встанет на ноги. Сегодня это непреложный факт.

Или маленькая Яничка, чудесная девчушка, которой еще нет шестнадцати. Ее прислали к нам тоже со спинномозговой опухолью, а оказалось — гнойный очаг в позвоночнике. Боли, должно быть, очень ее мучили, не могла шевельнуться на койке и все-таки была приветлива и терпелива. Теперь все у нее в порядке, несколько дней нормальная температура, не сегодня завтра выпишем.

А то еще — старый рабочий, ему давно за шестьдесят, но он до самого последнего времени работал. Мы удалили ему остеофит — большой шип, выросший на одном из шейных позвонков. Больной ослабел, мышцы руки атрофировались. Сразу же после операции исчезли резкие боли, которые его мучили. Движения стали координированными…

Несколько человек поступили с выпадением дисков. Большинство их страшно боялось операции. Теперь все у них хорошо. Наверно, признаются корреспонденту, что страхи их были напрасны.

Нет, день сегодня какой-то заколдованный. У сестринского поста наталкиваемся на душераздирающую сцену. Уткнувшись в плечо операционной сестры, плачет палатная сестра Ганка. В чем дело? Вскочила, прикладывает платочек к глазам.

— Простите, пан профессор, но это просто невозможно вынести. Марта больна, приходится работать за двоих — а этот Вельда из тридцать второй… — продолжать она не может — заходится судорожным плачем.

Я беру ее за плечи.

— Ну что ты, Ганка? Со мной пришел коллега, хочет посмотреть больных, — говорю я в надежде отвлечь ее от жалоб.

«Фенцл» широко улыбается — роль коллеги ему импонирует, — но на сестру впечатления не производит. Неприязненно покосившись на него, обиженная продолжает:

— Этому Вельде вы разрешили встать. А он забрал себе в голову, что я обязана носить судно ему в постель. Недавно опять вызвал: «Почему не сделали инъекцию из красной ампулы?» Объяснила, что доктор этого не назначил. А он хамит. Зеленый, видите ли, обещал, что ему будут вводить ее каждый день, и я обязана подчиняться.

Новый поток слез.

— Что, на нас каждый может орать? Разорялся на всю палату: мы только знаем на посту сидеть — кофеек распивать да покуривать. Пошел бы посидел немножко вместо нас!..

Произношу обычные в таких случаях фразы: сестра должна быть выше подобных разговоров. Некоторые пациенты имеют склонность конфликтовать с персоналом, мы это знаем и не можем на них обижаться — в конце концов, это больные люди. Поздней, когда им станет лучше, они, пожалуй, и оценят нашу заботу.

Она уже не плачет. Обиженным голосом перебивает меня:

— Едва ли, пан профессор! Я ему говорю: «Вы радуйтесь, что операция прошла удачно». А он: «Чему радоваться? Что позвоночник раскроили? Прошло бы и так!»

Улыбка на губах моего спутника погасла, он вопросительно взглянул на меня.

— Пройдемте по палатам, — быстро сказал я. — Нет, спасибо, сестричка, можете оставаться на месте.

И все-таки экскурсия, кажется, удалась. Малышка Яничка, хорошенькая как картинка, сидит теперь возле постели в кресле. Захлебываясь, начинает мне рассказывать, как уже сделала три шага и, кажется, могла бы танцевать, такую ощущает в ногах легкость. Без приглашения сбрасывает воздушный халатик. Под рубашкой, на позвоночнике, — приклеенный пластырем квадрат марли. Приподнимаю наклейку, чтоб «Фенцл» увидел хоть какой-то след наших усилий. Рубец чистый, сняты швы…