Скальпель, пожалуйста! - [80]

Шрифт
Интервал

Потом мы попробовали отсасывать воду и последовательно — жидкости разной густоты. Отсос снова работал как часы. И очень тонко поддавался настройке.

— Он будет действовать так всегда?

— Конечно. Впрочем, я могу и ошибаться, это ведь не фен!

Те же суховатые, слегка язвительные модуляции голоса. Тот же снайперский словесный прицел. И даже иронические огоньки в глазах, которыми меня нет-нет да и одернет Итка.

Я принял его тон.

— Я вижу, тебя это задело, сын.

Он помотал головой, усмехнулся. Сложил инструменты, и мы зашли на минутку ко мне в кабинет.

— Что ты скажешь об Ондре? — спросил я его, потому что накануне вечером у них, похоже, был крупный разговор.

— Скажу, что не укладывается в голове, как можно было оказаться в подобной ситуации! — загорячился он. — Ее я видел, Ондра мне ее однажды в Праге представил. Она мне определенно не нравится.

— Почему? Она же такая красивая.

— Да, и при этом холодная, как ледник.

Я старался говорить сдержанно.

— В этом плане я ее, конечно, не знаю. Мне вся эта история не нравится. Но Ондра теперь ее оставит. Мне кажется, я его убедил, когда мы обсуждали эту тему.

— Где там! Скорее, он просто поддакивал, а думал по-своему. Я говорил с ним вчера часа два.

Настроение у меня немного испортилось. Но я пересилил себя.

— Быть может, это его первая любовь. В нем еще много детского. Конечно же, это пройдет, надо только время…

Милан с сожалением посмотрел на меня, озабоченно наморщив лоб. Теперь он действительно был живой портрет Итки — в минуты, когда ей страшно за кого-нибудь из нас.

— Что касается этого, папа, — проговорил он тихо, но с особой настойчивостью, — то в обычной ситуации я бы, наверное, думал как ты. Но здесь есть очень неприятная деталь.

Я удивленно поднял брови:

— Неприятная деталь?

— Да. Дело в том, что муж ее давно обо всем знает.

— Как это? Ондра мне говорил…

— Сначала он и мне что-то там говорил… Но это обстоятельство я постарался выяснить прежде всего. Мне казалось невероятным, что муж до сих пор ни о чем не догадывается. Ондра сначала это отрицал. А потом неохотно признался, что тот имел однажды разговор с супругой. Но, разумеется, когда они бывают все втроем, не подает и виду.

— И что об этом думает Ондра?

— Да ничего. Продолжает бывать у них.

— Ситуация, конечно, не из приятных.

— Вот именно, папа. А я спросил у Ондры прямо, знает ли он, почему муж к нему так снисходителен. Ондра пожал плечами: как это можно знать? Так вот, я объяснил ему, в чем тут причина. В том, что ты, папа, его оперировал! Человек этот тебе обязан, а Ондра твой сын. Вот и приходится отплачивать добром за операцию: молчать, когда жена его путается с Ондрой.

Милан ходил возле меня по кабинету, заложив руки в карманы, и чуть не задыхался от бешенства:

— Ондра уверял, что ему такое не могло и в голову прийти: одно к другому не имеет отношения… Но я не отставал… Ведь вы учили нас всегда вести честную игру. Я доказал ему, что это не простой обман, а запрещенный прием. Человек не только тяжко болен, он еще и лишен возможности защищаться. Конечно, заподозрить Ондру в прямом использовании сложившегося положения было бы несправедливо: он до того наивен, что его просто жаль. И все-таки до него в конце концов дошло. Я убедил его, что это грязь, и дальше это продолжаться не может.

— Ты в самом деле его убедил?

— Да, папа. Кто-то должен был помочь ему в этом разобраться. Ведь человек-то он порядочный.

Что можно было к этому добавить? Сам я взял с Ондрой тон наполовину иронический, наполовину менторский и простодушно верил, что он меня послушает. И только Милан смог ему сказать именно то, что нужно. Откуда взялась в нем эта решительность, эта бескомпромиссная принципиальность! Конечно, чтобы убедить Ондру, мало было одних слов. Мы заложили добрую основу в наших детях. И видимо, их связывает нечто большее, чем кров родительского дома.

Что рассказать корреспонденту про моих детей? Ведь не о том же, как, справляя Иткин день рожденья, мы засиделись с ними, пока не заметили, что за опущенными шторами светает, и Эва — самая предприимчивая из них — предложила всем поехать за город, на участок. Могло бы это представлять для «Фенцла» интерес?

А между тем все тогда было так чудесно, что об этом невозможно и забыть. Эва встала и быстрым движением подняла штору, как театральный занавес. Мы сидели сомлевшие, устало развалясь по креслам. На столе — бокалы недопитого вина, в чашках — высохшая кофейная гуща. Побледневшие лица, сощуренные веки — ну прямо кролики, которых кто-то разом вытащил на свет. Смотрели друг на друга и смущенно улыбались. И только Эва стояла этакой Юноной, свежая, словно и не было бессонной ночи, уже заметно округлившаяся в талии, красиво разрумянившаяся, с тяжелым узлом темных волос на затылке, который так подчеркивал ее женственность.

— Ну как? Принимается предложение встретить восход солнца возле фургона?

Милан комично вытаращил глаза. Ондра жестом показал, что сейчас упадет в обморок от подобного предложения. Я принял его как слабую остроту. И только Итка отнеслась к этому серьезно:

— Вот было бы достойное завершение вечера! Только кто сядет за руль?


Еще от автора Валя Стиблова
Мой братишка

Повесть «Мой братишка» отмечена премией издательства «Альбатрос». Мальчик-подросток рассказывает в ней о своей семье и, главное, о маленьком братишке, его мужестве, проявившемся в необычайной, драматической ситуации.Для детей среднего и старшего возраста.


Дом возле больницы

Повесть «Дом возле больницы» — о девочках-подростках, готовящихся стать медицинскими сестрами.Для детей среднего и старшего возраста.


Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Сборник знакомит с творчеством известных современных чешских и словацких прозаиков. Ян Костргун («Сбор винограда») исследует морально-этические проблемы нынешней чешской деревни. Своеобразная «производственная хроника» Любомира Фельдека («Ван Стипхоут») рассказывает о становлении молодого журналиста, редактора заводской многотиражки. Повесть Вали Стибловой («Скальпель, пожалуйста!») посвящена жизни врачей. Владо Беднар («Коза») в сатирической форме повествует о трагикомических приключениях «звезды» кино и телеэкрана.Утверждение высоких принципов социалистической морали, борьба с мещанством и лицемерием — таково основное содержание сборника.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.