Скальпель Оккама - [18]

Танди сама снимает дверные запоры.

— Говард! — говорит она в приятном удивлении, запахивая черное кружево своего неглиже. — Да ты и в самом деле явился! Ах ты шалунишка!..

— Любимая! — страстно дышу я и тянусь руками.

Она уклоняется.

— Нет, Говард, — говорит она строго, — только не это! Посиди немножко, глотнем что-нибудь, если хочешь. А потом, — говорит, — я намерена заупрямиться по-настоящему и отправить тебя туда, откуда ты пришел, мой мальчик.

— А как же! — заливаю я, поскольку в общем-то таковы правила игры. — Вот только выпью, и привет.

Но Танди, будь оно проклято, похоже, говорит на этот раз всерьез. Гостеприимства никакого не ощущается, если говорить о настоящем гостеприимстве. Так-то она довольно дружелюбна, разговаривает тоже довольно мило, но… Уселась на стул, который, так сказать, решительно исключает… Ведь о «реквизите» Тандиной жилухи я многое могу рассказать. Вон у огня стоит полукресло, так это очень дурной знак — у него подлокотники скользкие, да и места в нем хватает ровно на одного. А вон то — Кресло Утех, тут уж особых разъяснений не требуется, верно? А еще есть большая софа и даже кое-что получше — огромная медвежья шкура на полу. А на самом краю противоположного конца шкалы находится эта штуковина без спинки и подлокотников, с плетеным из соломы сиденьем, с одной стороны которой торчит ваза эпохи Мин,[5] а с другой — какой-то куст в громадном горшке. На этой-то штуковине в данный момент и восседает Танди.

Я, значит, бурчу:

— Не надо было мне сюда являться…

— Что такое, Говард?

— Я говорю, не мог доехать быстрее. Хоть и мчался на всех парах.

— В этом-то я уверена, жулинька, — лукавит она и выключает миксер. Он отмеривает нам по порции мартини. — Будь паинькой, — говорит она твердо. — Имею же я право выспаться хоть разок.

— За любовь! — провозглашаю я и споловиниваю свою порцию мартини.

— А вот этого не надо, — предупреждает она.

Я встаю с пола, где присел было у ее ног, и пересаживаюсь на стул.

— Ты, — говорит Танди, — мужчина-кремень, Говард, голубчик, мне с тобой не справиться.

А сама хихикает.

Ладно, иногда приходится и проигрывать. Приканчиваю я выпивку и думаю: вот покручусь еще тут минут пять, чтобы знала, кто из нас главный, а там сяду на жучишку, да и домой. Честно говоря, сонный я был какой-то. Денек выдался тяжелый — несколько часов провозился с орхидеями, потом выслушал подряд девять симфоний Бетховена, пока раскладывал пасьянс.

И тут я слышу — звонит гостевой оповещатель. Натурально, пялюсь на Танди.

— Господи, — говорит она вроде как с удивлением, — кто бы это мог быть?

— Танди!

— Какая-нибудь зануда, не иначе, — дергает она плечиком. — Не стану и открывать. А теперь, будь такой добренький, двигай…

— Танди! Как ты могла?! — Мысли обгоняют друг друга, но все финишируют у одного вывода. — Танди! Неужели ты пригласила на этот вечер Иттеля дю Буа?! Не отпирайся!

— Говард, ты несешь бог знает что! Иттель же был в прошлом году!

— Говори правду!

— Да нет же! — Она злится. Видно, мои обвинения не доставляют ей никакого удовольствия.

— Тогда это Джеффри! Я не потерплю этого! Жеребьевка была честной, и я выиграл без обмана. Неужто ты не могла потерпеть хоть до конца года? Это бесстыдство! И я…

Тут она встает, и ее синие глаза полыхают:

— Говард Мак-Гиннес, лучше бы вам покинуть мой дом, пока вы не сказали чего-нибудь такого, что я уже не смогу забыть!

А я стою на своем:

— Тогда кто это?

— Ну, так твою… — говорит она и со всего размаха дает левой ногой пинка цветочному горшку. — Иди к дверям и сам посмотри.

Так я и сделал.

Ну, жучишку Иттеля дю Буа я хорошо знаю — это «бьюик», да и жучишка Джеффа мне известен. Это были не они. Больше того, машина у двери Танди, припаркованная рядом с моей, была вообще ни на что не похожа. Начать с того, что длиной она была меньше восьми футов.

Несколько спаренных инфракрасных ламп окатывали ее волнами тепла; лепешки слежавшегося снега, оставшиеся на закраинах корпуса, на протекторах и прочем, отваливались, таяли, превращались в воду, стекая в дренажную решетку. Знаете, как трещит и ухает жучишка в процессе согревания? Все ведь они одинаковы…

Кроме этого.

Ни единого звука. Было так тихо, что я мог различить еле слышный писк Тандиного автоматического регулятора напряжения, включившего еще один теплосос, чтобы скомпенсировать потребление энергии инфракрасными лампами. А жучишка — ни звука. Кроме того, у него не было гусениц! А еще у него, верьте или не верьте, были окна!

— Видишь, — говорит Танди голосом, похолоднее четырехмильной толщи льда над нашей головой. — Не худо бы извиниться за свое хамство…

— Извиняюсь, — говорю я так тихо, что слова еле-еле можно разобрать. — Я… — Тут я умолкаю и сглатываю слюну. Потом начинаю канючить — Танди, скажи, что же это такое?

Она не очень-то твердой рукой подносит к сигарете зажигалку.

— Ну, хорошо… Я и сама толком не знаю… Пожалуй, даже рада, что ты тут оказался, Говард, — сознается Танди. — Может, мне и не следовало пытаться тебя отшить.

— Говори же!

Она взглянула на жучишку:

— Ладно. Не буду тянуть резину. Мне звякнул этот… тип… Хоть я не совсем поняла, чего он хотел, но…