Скала Таниоса - [76]

— Тогда пусть будет Рим, — сказал эмир тоном, дающим понять, что это уж самый последний из мыслимых компромиссов.

— Боюсь, что и это невозможно, — как бы извиняясь, заметил Вуд. — Поймите: правительства, которые мы здесь представляем, предпочитают, чтобы это было на подвластных им территориях.

— Если таково их решение, я уступаю.

Он на минуту призадумался:

— Стало быть, я еду в Вену!

— Вена также исключается. — С этими словами турок встал, будто собрался уходить. — Мы победители, нам и решать. Вы отправитесь в Истанбул, и там с вами будут обходиться сообразно вашему рангу.

Тут он сделал два шага к выходу.

Истанбул, его-то эмир и хотел избежать, любой ценой. Вся затея Селима имела одну цель: не дать ему попасть в руки своих злейших врагов. Позже, когда все поуспокоится, он съездит туда, облобызает полу султана и вымолит прощение. Но если он там окажется прямо сейчас, у него для начала отберут все его добро, а затем велят придушить.

Таниос увидел в его взгляде смертный ужас. Это произвело в душе юноши смятение или, быть может, надобно сказать иначе — странный сдвиг.

Вот перед ним этот старец, чья длинная седая борода, брови, губы и особенно глаза вдруг заслонили ему все и вся, этот ужасный, но сейчас напуганный, беззащитный человек. И в то же время юноша подумал о Гериосе, какое у него было лицо на пороге неизбежной смерти. В голове у Таниоса что-то внезапно спуталось, он перестал сознавать, тот ли это старик, по чьему приказанию повешен его отец, или он — другая жертва казни, то ли перед ним человек, вложивший веревку в руки палача, то ли эта веревка накинута на его собственную шею.

В этот миг замешательства эмир наклонился к нему и придушенным голосом прохрипел:

— Скажи хоть слово, сын мой!

«И тогда, — повествует „Хроника“, — услыхав эти слова униженного старика, сын Кфарийабды отбросил прочь жажду мщения, как если бы она уже была утолена сторицей, и громко заявил: „Его высочество мог бы отправиться на Мальту!“»

Почему он подумал о Мальте? Наверняка потому, что пастор Столтон, который долгое время жил на этом острове, часто рассказывал о нем.

Вуд тотчас ухватился за этот совет, тем охотнее, что Мальта с начала века являлась частью британских владений. И турок, припертый к стене, в конце концов тоже одобрил его, правда, не без досадливой гримасы: идея отнюдь не привела его в восторг, но Англия была Душой коалиции, и он не рискнул затевать спор, который мог совсем не понравиться высокому начальству.

«Эмир не показал, до какой степени у него отлегло от сердца, опасаясь, как бы султанский посланец не вздумал изменить свое решение, но его взор, устремленный на дитя Кфарийабды, выразил удивление и благодарность».

ПРОИСШЕСТВИЕ ЗАВЕРШАЮЩЕЕ ПОВИНЕН В ЖАЛОСТИ

О Таниос, юноша с лицом ребенка и головой тысячелетнего старца,

Реки крови и грязи пришлось тебе переплыть, но нет на тебе и пятна,

Ты утопил свое тело в теле прелестной женщины, но невинными вас разлучили,

А сегодня судьба твоя совершилась и жизнь начинается,

Так спустись со скалы и нырни в воды моря, чтобы кожа твоя наконец изведала вкус соли,

Надир. «Премудрость погонщика мулов»

I

«Вместо того чтобы в последнюю минуту обратить оружие против своего египетского покровителя, эмир предпочел отправиться в ссылку. Итак, не прошло и недели, как он взошел на корабль, идущий на Мальту, сопровождаемый своей супругой Хосн-Джихан, в прошлом рабыней-черкешенкой, купленной, как я слыхал, на константинопольском рынке, но превратившейся в даму, почитаемую всеми без исключения; в свиту низложенного властителя также входила добрая сотня членов его семейства, детей, внуков, советников, стражников, слуг…

По диковинному недоразумению, а вернее будь сказано, в силу той склонности к хвастливым преувеличениям, которая никому на Востоке не претит, Таниосу приписали самую что ни на есть выдающуюся роль: якобы не кто иной, как он, изгнал эмира из страны, но великодущно даровал ему жизнь, а европейская коалиция и Оттоманская империя, их армии и флоты, их дипломаты и шпионы были не более чем театральным антуражем и скромными статистами в этом силовом противоборстве между блудным сыном Кфарийабды и деспотом, приговорившим к смерти его отца.

Эта фантастическая интерпретация событий получила такое распространение среди всех слоев общества, будь то у христиан или друзов, что отраженное сияние славы моего воспитанника озарило и меня, его наставника. Что ни день, ко мне шли с поздравлениями, восхищаясь, как это я смог взрастить в своем саду столь редкий цветок. Я позволяю им меня восхвалять, не пытаясь оспаривать подобное истолкование фактов, и должен признаться, что, в общем, мы оба польщены, и миссис Столтон, и я…»

Такую запись в своем дневнике пастор сделал 2 ноября 1840 года, а назавтра добавил:

«<…> И в то время, когда эмир взошел в Сайде на борт того самого судна, где ранее плыли мистер Вуд и Таниос, этот последний направлялся в Кфарийабду, и в каждом придорожном селении ему приходилось прорываться сквозь разгоряченные толпы, сбегающиеся, чтобы поглазеть на героя, чтобы окропить его розовой водой и осыпать рисом, словно новобрачного, чтобы коснуться его рук, а если удастся подобраться поближе, то и его седой шевелюры, как будто она и есть самый очевидный знак чуда, свершившегося благодаря его вмешательству.