Встревожившись, Таниос оглянулся на Вуда, но тот его успокоил, ободряюще кивнув своей бородой.
После череды изъявлений вежливости британец перешел к сути вопроса. Сперва по-арабски, на местном диалекте. Но эмир наклонил голову, навострил ухо, сощурил глаза. Вуд понял, что его речь непонятна, и тотчас безо всякого перехода, если не считать легкого покашливания, перешел на английский. Таниос понял, что ему придется переводить.
— Представители коалиции долго совещались, обсуждая судьбу Горного края и его грядущее. Все по достоинству оценили порядок и благоденствие, долгие годы царившие на этих землях под мудрым управлением вашего высочества. Тем не менее они не могли не выразить своего неодобрения той поддержки, которую ваши приближенные оказывали действиям вице-короля Египта. Но если хотя бы ныне, с запозданием, вы ясно и определенно выразите намерение встать на сторону Великой Порты и одобрить решения соединенных сил коалиции, мы готовы возвратить вам свое доверие и укрепить основания вашей власти.
Таниос ожидал, что эмир приободрится, увидев, что ему все еще предоставляется выбор. Но когда перевел последнюю фразу, заметил, что взгляд старца помрачнел еще более, чем в ту первую минуту, когда он только вошел и прочел в глазах владетеля Предгорья глубокую тоску, но тогда ведь он думал, что его судьба уже решена окончательно и не дано выбирать ничего, кроме места своего изгнания.
Он пристально глядел на Таниоса, и тому пришлось потупиться.
— Сколько тебе лет, мой мальчик?
— Девятнадцать.
— Трех моих внуков, примерно твоих ровесников, удерживают в лагере паши, как и еще нескольких членов моей семьи.
Он говорил тихим голосом, как будто между ними происходила доверительная беседа. Но сделал Таниосу знак, что эти слова надлежит перевести. Что и было исполнено. Вуд, слушая, несколько раз кивнул, между тем как оттоманский эмиссар остался совершенно невозмутимым.
Эмир продолжал, слегка возвысив голос:
— Порядок и благоденствие царили в Горном крае до той поры, пока вокруг был мир. Но когда одни великие ополчаются на других, наши решения более от нас не зависят. Тогда мы тщимся умерить амбиции одной стороны, отвратить нерасположение другой. В продолжение семи лет войска паши заполоняли всю страну вокруг этого жилища, а подчас и в его стенах. В иные моменты власть моя простиралась не дальше, чем этот ковер у меня под ногами.
Я же непрестанно старался сохранить этот дом, чтобы в день, когда распря великих закончится, почтенные люди, подобные вам, могли найти в Предгорье кого-то, с кем возможны переговоры… Но по-видимому, для вас этого недостаточно.
В страшных глазах мелькнули слезы, Таниос видел это, да и его собственный взгляд затуманился. Разве Вуд не сказал, что он может испытывать сострадание? Но его долг не поддаваться слабости…
Эмир в первый раз затянулся из своей длинной трубки, потом медленно выпустил клуб дыма к высокому потолку.
— Я могу объявить о своем нейтралитете в этой распре, которая близится к концу, и призвать моих подданных не препятствовать действиям коалиции. И молиться о том, чтобы Всевышний ниспослал долгие дни владыке нашему султану.
Вуд как будто заинтересовался таким компромиссом. Он посовещался с турком, но тот отверг его недвусмысленным жестом и резким тоном заявил по-арабски:
— Молитвы о долголетии нашего владыки готов возносить даже египетский паша! Время для проволочек истекло! Эмир выступал против нас в течение семи лет, так пусть по крайности примет нашу сторону в течение семи дней. Просить его отозвать своих людей из лагеря египтян и поставить под наши знамена — неужели это чрезмерные притязания?
— Мои внуки были бы сейчас здесь, с нами, если бы за ними еще оставалось право идти, куда им угодно.
Эмир безнадежно махнул рукой, и Вуд заключил, что вопрос исчерпан.
— Коль скоро его высочество не может дать нам по данному поводу удовлетворительного ответа, боюсь, что мы вынуждены будем официально уведомить его о решении, принятом соединенными силами коалиции. Наш юный друг перевел этот документ, и ему же поручено прочесть его.
Таниос счел необходимым встать и принять позу и тон заправского чтеца.
— «Представители великих держав… собравшись в Лондоне, а затем в Истанбуле… после подробного рассмотрения… должен удалиться в изгнание…»
Добравшись до спорной фразы, он запнулся было, но лишь на краткий миг. А потом прочел с исправлением, что навязал ему Селим.
Услышав «в любую страну по собственному выбору», оттоманский эмиссар вздрогнул и с видом человека, чьим доверием злоупотребили, уставился на Таниоса, потом на Вуда. А когда чтение было закончено, вопросил тоном, исполненным весьма серьезного предупреждения:
— Куда же намерен отправиться эмир?
— Мне нужно подумать, посоветоваться с близкими.
— Мое правительство настаивает, чтобы эта деталь была прояснена незамедлительно, без малейшей отсрочки.
Чувствуя, что напряжение растет, эмир поспешил ответить:
— Я выбираю Париж.
— Париж?! Об этом даже речи не может быть! И я уверен, что мистер Вуд того же мнения.
— Да, в самом деле. Было условленно, что ни Франция, ни Египет не могут стать местом изгнания.
