В городе его тоже сочли за тихого идиота, и приказчик магазина готового платья, куда по вывеске догадался зайти оборванный Сизиф, ловко выудил у него пять долларов, обменяв на полтораста драхм, хотя рыночная цена была во много раз выше. И почти все бумажные драхмы он забрал у бедного царя в уплату за разнокалиберное бросовое тряпье.
Несчастный три дня бродил по городу, привыкая к новому звучанию греческой речи и ночуя на кладбище, пока не проел оставшиеся деньжонки. Его, голодного, дикого с виду, подобрал фальшивомонетчик Пироксолус и привел в свой подвал: на днях его компаньона отправили в портовой драке на тот свет, и хитрый Пироксолус решил взять дарового и неопасного в его тревожной профессии работника — объявившегося в городе юродивого.
Он быстренько научил Сизифа обращаться с машиной: заправлять бумагу и краски, прижимать и отжимать рычаги. Трудолюбивому царю не привыкать было к монотонной работе, и он ни днем, ни ночью не отходил от печатного станка, приводя неизменно в восторг и хорошее расположение духа хозяина Пироксолуса.
…Весь день Пироксолус отсутствовал: массу времени отнимала реализация фальшивых драхм. Приходил только под вечер.
Но однажды Сизиф не дождался хозяина: ни на другой день, ни через неделю Пироксолус не пришел. Он, бедняга, отправился вослед за своим прежним компаньоном, а может, и на бессрочную каторгу. Теперь Сизиф был один, пришлось ему изредка выходить в город за пищей.
Скоро иссяк запас бумаги и красок, но великое нетерпение овладело к тому времени душою бывшего коринфского царя: напечатать как можно больше бумажных драхм и снова, купив на них город (Сизиф знал от Пироксолуса о силе нынешних денег), стать царем Коринфа, а может, если соблаговолят к нему боги, — и всей Эллады.
Сизиф стал кроме еды приносить в подвал рулоны сетчатой бумаги и банки с краской, купленные на черном портовом рынке.
…И печатал, печатал без устали радужные бумажки, аккуратно перевязывая их в десятитысячные пачки, а последние складывая в рогожные мешки.
Чтобы не ходить часто в город, в порт, оставляя станок без работы, он закупил оптом десять тонн бумаги и шесть восьмидесятигаллонных бочек краски, подвез к подвалу два грузовика австралийской тушенки и упакованных в двойной целлофан сухарей. Теперь он работал без перерывов.
Как некогда, потянулись годы… Сколько-то прошло времени, но запас материалов был переработан, консервы и сухари съедены, а в огромном некогда подвале оставался свободным от денежных мешков только узенький коридорчик, где с трудом помещались Сизиф и станок.
В некий день Сизиф закончил свой труд. Он взял для пробы один мешок и выволок на улицу, заперев за собой подвал. Протащившись по городу с мешком на спине, он вошел в Коммерческий банк и высыпал перед изумленным кассиром груду в два миллиона драхм. Грязный и оборванный бродяга стоял перед кассой…
— Что ты… э-э, что вы?! — спросил кассир. — Это ведь уже не деньги!
И кассир, увидев горе, отчаяние и непонимание на лице заросшего сельского простака или взбесившегося миллионера, вежливо, как только и разговаривают с больными, объяснил, что еще три года тому назад проведена реформа с обменом денежных знаков в целях борьбы с инфляцией и фальшивомонетчиками…
Сизиф до темноты просидел на ступеньках банковской лестницы, рядом, как сдохшая собака, скрючился рогожный мешок.
— Значит, то были не боги… По-прежнему проклятие тяготеет надо мною, — горестно шептали губы царя.
К ночи он ушел из Коринфа, даже не зайдя в набитый отмененными деньгами подвал.
С месяц он бродил по окрестным горам и наконец отыскал небольшую, свободную от ракетных баз и легочных санаториев вершину. Выкопал из земли мшистый обломок скалы, похожий на прежний, и с утра, тяжело вздохнув, напряг все мышцы и со стоном, с проклятьями покатил камень в гору.
И он почувствовал… спокойствие. Теперь уже навсегда были выкинуты из памяти недавние годы возродившегося было древнего тщеславия царя Коринфа. Перерожденный вечным наказанием дух Сизифа отринул после ниспосланного соблазна все попытки избежать назначенной ему судьбы. Снова насмешка тронула его губы…
